Петербург. Тени прошлого - Катриона Келли

Когда-то небольшие хрупкие деревца сейчас превратились в высокие, стройные деревья, которые зеленой стеной тянутся вдоль дороги.

Давно уже не видно маленьких домиков, которыми раньше был застроен городок, теперь стоят большие многоэтажные дома. Эти дома из легкого материала, такой дом собирается из частей. Два-три дня, и готов дом.

Для школьников выстроен большой Дворец пионеров, где ребята проводят свободное от занятий время. Для населения построены театр, много кинотеатров.

Но это пока еще мечты, которые сбудутся, если народы мира будут жить без войн и разногласий.

Смирнова Галина, ученица 9-го класса

О. Берггольц в книге воспоминаний «Дневные звезды» (1971) рассказывает, как в начале 1920-х проезжала мимо строившейся Волховской ГЭС (станцию начали проектировать еще до 1917 года, но она считалась ключевым достижением послереволюционной эпохи) и услышала слова пожилого рабочего: «От этого водопада сам появится свет» [Берггольц 1990: 16].

Временами официальные источники показывали и иную картину. В 1967 году в «Ленинградской правде» сообщалось о совхозе, где условия работы были по-настоящему ужасными. Столовая почти всегда была закрыта, да и все равно была не по карману местным жителям, поэтому им приходилось брать еду из дома, но даже с этим возникали проблемы, так как в местном магазине ничего не продавалось, кроме водки (ее можно было купить в любое время и в любом количестве). Невозможно было купить даже лук, макароны или селедку. В небольших городах дела порой обстояли не лучше [Вишняков 1967][1368].

В частном порядке жители провинции жаловались и на массу других вещей. У работников молочных хозяйств не было ни санитарных помещений, ни даже емкостей для хранения, а молоко портилось из-за того, что маслобойня закрывалась до того, как заканчивалась вечерняя дойка; катастрофически не хватало промтоваров; в дефиците были такие продукты, как колбаса и безалкогольные напитки; заработная плата была низкой, особенно у женщин; недоставало кормов для животных; транспортное сообщение было ужасным. Экологическая ситуация в деревне была порой не лучше городской, учитывая, что некоторые отрасли промышленности в отдаленных районах, такие как целлюлозная, сильно загрязняли окружающую среду[1369].

Местные власти тоже себя особо не утруждали. Партийные активисты, осуществлявшие при поддержке ленинградских культурных учреждений «шефство над деревнями», поражались своим коллегам на местах: последним было откровенно плевать на культурно-массовую работу, а искусство импрессионистов они считали «антисоветским»[1370]. Передвигаться по сельской местности было трудно – дорога от города до райцентра занимала шесть часов[1371]. Конечно, жалобы лишь одна сторона медали: многие представители старшего поколения прекрасно понимали, что условия в провинции существенно улучшились по сравнению с предыдущими десятилетиями[1372]. Тем не менее миграция в Питер была неотвратимой данностью. В период с 1959 по 1989 год численность сельских жителей сократилась на 50 % [Соболь 1992].

8.2. Улица в Ораниенбауме, 1985

Область была обделена и в плане официальной исторической памяти. В некоторых местах русские поселения возникли гораздо раньше, чем в ближних пригородах Петербурга. В 1944 году в списки по области было внесено 254 архитектурных памятника, и все они были построены в 1800-е или ранее[1373]. Даже после войны в области осталось немало важных памятников, в том числе крепость Орешек и город (ныне село) Старая Ладога. Дворцы Пушкина (Царское Село), Павловска и Петродворец (Петергоф) – один из крупнейших проектов послевоенной реставрации во всем Советском Союзе – административно находились в черте города, но сохраняли функциональную автономию[1374]. Населенные пункты вокруг дворцов, пусть и утратившие часть своей дореволюционной изысканности, по-прежнему оставались желанными местами для жизни со своими традиционными улочками, утопающими в зелени.

8.3. Большой Меншиковский дворец, Ораниенбаум, 1985

Объектом подобной заботы становились отнюдь не все исторические здания. Дворцы Ораниенбаума, относительно мало пострадавшие во время войны, начали привлекать к себе внимание реставраторов лишь спустя пять десятилетий после восстановления дворцового комплекса в Царском Селе. В 1980-х Большой Меншиковский дворец еще использовался как военный институт; павильоны по краям здания были закрыты лесами, а парк находился в запущенном состоянии[1375].

Чем дальше от города, тем более бессистемными были попытки реставрации и сохранения объектов. В послевоенные годы никто бы не стал агитировать за снос средневекового монастыря, что в 1932 году предлагалось сделать с Кириллово-Белозерским и Валдай-Иверским монастырями, а также с Ферапонтовым и Горицким монастырями [Черепенина, Шкаровский 2000:150][1376]. С конца 1940-х предпринимались усилия по охране крупных комплексов церковных зданий и противодействию попыткам местных администраций колхозов использовать церкви, внесенные в списки охраняемых памятников, как места для хранения тракторов и ремонта техники[1377].

Однако официально памятниками в области считались лишь немногие исторические здания, а обслуживать уже признанные памятники было не так легко, учитывая расстояния и труднодоступность. Из 57 церквей, внесенных в список в 1950 году, 11 к началу XXI века исчезли с лица земли или превратились в руины: одни были снесены намеренно, другие сгорели, а некоторые просто обрушились[1378].

8.4. Свято-Николаевский собор, Старая Ладога, сентябрь 2012

Церкви, особенно деревянные, были легкой добычей для воров (кражи иногда совершались с прямого согласия местных властей), пожаров, стихийных бедствий и времени[1379]. Из списка церквей Ленинградской области только две использовались для богослужений, поэтому вероятность, что местные общины будут вкладывать средства в их охрану, была мала[1380]. Реакцией властей на плачевное состояние таких объектов стали экспедиции сотрудников ленинградских музеев, наделенных правом на вывоз любых предметов, обладающих художественной или исторической ценностью. Однако подобные действия, помимо прочего, способствовали уничтожению местной истории и культуры – не зря местные общины отвечали протестом на изъятие почитаемых ими икон[1381]. Вплоть до 2010-х состояние Введенского монастыря XVI в. в Тихвине служило примером того, какая судьба могла ожидать при советской власти даже самые значительные исторические постройки: главные церкви монастыря, крытые жестяными крышами, без покраски и штукатурки разрушались, а в церкви Рождества Богородицы все еще размещался детский спортивный зал[1382]. Даже в Старой Ладоге собор XII в. в Никольском монастыре десятилетиями оставался в полуразрушенном состоянии – а ведь это был не просто охраняемый объект; в 1948 году собор был отреставрирован группой из Ленинградского государственного университета, но это не помешало местной МТС использовать его в качестве склада сельхозтехники[1383].

Проблему можно было бы решить, дав области больше автономии. Но инициативы по охране и реставрации в отдаленных деревнях и небольших городах не пользовались особой поддержкой. Правда, иногда