Петербург. Тени прошлого - Катриона Келли

а в долгосрочной перспективе – на 75–80 % [Бойко 2000а]. Это не обязательно означало, что число пассажиров сократилось в той же пропорции, поскольку ездить «зайцем» в электричке было делом привычным[1353]. При всем этом электрички ходили только в крупные сельские поселения; в подавляющее большинство мест можно было доехать только на пригородном автобусе, а они ходили нечасто, со скоростью километров 30 в час.

Внешние границы

Электричка не просто вывозила людей за город – она также и привозила их в город, часто за покупками. В советское время была популярна загадка: «Что такое “длинное, зеленое, колбасой пахнет”? Электричка из Ленинграда»[1354]. Многочисленные вузы, в свою очередь, влекли иногородних студентов[1355]. Хотя Питер и потерял роль имперской столицы, он продолжал вбирать в себя все новых и новых жителей в качестве рабочей силы и захватывать территорию под жилье и инфраструктуру. Уже в 1940-е жилые дома строились на месте бывших деревень, как, например, Автово, и дачных поселков (Удельная). В 1960-е и 1970-е население росло не только в новых районах на окраинах, но и в пригородах, таких как Парголово (на севере) и Лигово (на юге). Такое положение вещей не могло оставаться незамеченным городской администрацией, и постепенно город взял под контроль районы, ранее находившиеся за его чертой[1356].

Территориальная экспансия Ленинграда и Санкт-Петербурга по-прежнему отставала от темпов роста населения. Даже в конце XX века город занимал менее одной пятой площади Москвы в пределах внешней кольцевой дороги и менее одной восьмой площади Парижа или Лондона, хотя по численности населения эти города были всего в два раза больше. Как отмечал в 2003 году один местный политик, площадь Санкт-Петербурга сопоставима с Саратовом, где проживает всего 850 000 человек. В качестве решения он предлагал создать «Большой Петербург» площадью 1100 кв. км, административно отделенный от окружающей его Ленинградской области [Томчин 2003: 27][1357].

Но это могло решить проблему лишь временно, учитывая давление на границах города. Несмотря на жесткий контроль за миграцией в советские времена, границы были прозрачными. На каком-то этапе городская жизнь внезапно заканчивалась. Высотные кварталы по краю города стояли рядом с деревянными домами или пустырями, переходящими в лес. Были и исторические районы, где городская ткань порой разрывалась так же внезапно. На бывшем Преображенском кладбище с памятником жертвам Кровавого воскресенья[1358] асфальтированные дорожки, настолько густо утыканные могилами, что между ними едва можно протиснуться, неожиданно приводят к открытому, пустому болоту, где из ядовито-зеленой тины торчат тростники и камыши – первозданный ландшафт дельты Невы[1359]. У малых городов есть реальные границы – городские стены или просто последний ряд домов, после которого начинается поле; в больших городах границы внутри районов порой не менее, если не более важны, чем линия, отделяющая сами города от внешнего мира[1360].

Это ощущение пространственного смещения, переходящего во временное смещение, уловил поэт Г. Григорьев в стихотворении «Заблуждение», возвращая Ленинград к его истокам:

Добро бы я

блуждал в краю чужом,

где без путеводителя – ни шагу

Добро бы я

ошибся этажом

в многоэтажном городе Чикаго.

Но – в Ленинграде?!

Боже, как темно…

Здесь сквер стоял – болото вместо сквера.

И ни одно не светится окно.

И – ни такси, ни милиционера.

Как стонут сосны! Как ревет река!

Я подхожу к песчаному обрыву

Который час? И сколько ждать, пока

Литейную

Прорубят першпективу?

[Кушнер, Гоппе 1989: 28–29][1361].

Это подлинно современное, «советское» ощущение заставляло вспомнить об истоках города, о временах, когда еще не появились его первые улицы.

Стихотворение Григорьева передает то чувство замешательства, которое захватывает многих, кто попадал на окраину города как до, так и после рубежного 1991 года. При таком количестве приезжих, селившихся буквально под боком, менялись и отношения в социуме. В Коломягах, на северной окраине, владельцы коттеджей жаловались приехавшему в 2005 году журналисту на то, что с появлением новостроек им пришлось врезать замки [Литвинцев 2005а]. Некоторые части Парголова, бывшего дачного поселка к северу от города, специалисты по планированию общественного транспорта просто «забыли» (так что идти до ближайшей автобусной остановки пять километров). Население некогда самостоятельного поселка Торфяное обнаружили, что чиновники не знают, как обозначить в документах место их рождения, так что им пришлось мириться с аномальным фактом, что они родились сразу в друх местах[1362].

Граница города была «дырявой» и в обратном направлении. Вновь прибывшие привносили из сельской местности свои привычки и устои. До 1940-х в рабочих районах привычным делом было держать мелкий домашний скот и птицу – эта практика возродилась в начале 1990-х, когда в магазиных иссякли запасы еды[1363]. К началу XXI века животноводство такого рода, скорее, превратилось в хобби, но кое-где оно все еще процветало: так, сотрудница садово-паркового хозяйства на улице Академика Байкова, рядом с парком Сосновка, была счастливой обладательницей восьми коз [Санкина 2004][1364]. Между селянами и новоиспеченными горожанами поддерживались регулярные связи – как в силу привычки ездить летом домой, в деревню, так и потому, что оттуда присылали продукты[1365]. Конечно, сельские переселенцы приезжали не только из Ленинградской области и с Северо-Запада. Но Питер всегда служил центром притяжения для людей из этих мест, и для многих оставался таковым даже после того, как политическое и экономическое господство перешло к Москве[1366].

Глубинка

В советское время в официальной прессе принято было описывать ситуацию в провинции весьма оптимистично. Сообщалось, что уже в 1932 году уровень функциональной грамотности составлял 90 % (из устных источников следует, что фактический уровень был значительно ниже, даже в позднесоветский период)[1367]. «Отредактированные» свидетельства местных жителей тоже придерживались этой линии. В типичном сочинении, опубликованном в антологии «У нас в Ленинграде» (1961. С. 59), шестнадцати летняя школьница пророчит своему поселку светлое будущее:

Каким будет Рощино

Рощино – курортный городок, но это не прежний поселок, который был в шестидесятых годах двадцатого века.

В окрестностях городка раскинулось много пионерских лагерей и оздоровительных санаториев. Лагеря и санатории расположены в живописных местах – по берегам озер, в сосновых лесах, где свежий, чистый воздух. В лесу, когда ходишь на прогулку, наслаждаешься красотой природы, сосновым воздухом.

Весь городок утопает в зелени. Школьники позаботились об озеленении.