Дело Томмазо Кампанелла - Глеб Соколов

– Ха! Ты что, черт?! – поразился Томмазо Кампанелла. – Помнится, у Гоголя в «Сорочинской ярмарке» черт возил молодого казака на себе по воздуху в Санкт-Петербург…

– Ну зачем же так грубо?! – обиделся Паспорт-Тюремный.

– Значит, ты можешь унести меня из этого проклятого Лефортово в мир блеска?! – продолжал удивляться Томмазо Кампанелла. – Нет. Не может быть, чтобы было такое везение! Вот мы решили, что разбойничий люд, как говорил Нечаев, – это самый свободный человек в России. И сразу – черт. Нет, в такое везение я поверить не могу. Нет… Санкт-Петербург – это, действительно, не годится. Не современно. По нынешней ситуации – там, хоть и здорово, а и поблестящей города найдутся. Нынче границ нет. Нынче весь мир – как одна квартира. Блеск, пожалуй, сейчас, действительно, самый сильный в Европе. Конечно, в Северной Америке и Японии – тоже. Но до туда полсуток лету. А то и больше – я точно не знаю. Полсуток. Нет. Боюсь, ты умаешься! Европа тоже подойдет. И до Европы ближе.

– Во-первых, при всей моей симпатии к тебе, Томмазо Кампанелла, я не собираюсь возить тебя никуда на закорках, – заметил Паспорт-Тюремный. – Для переездов из страны в страну существуют такие рыбины, которые плавают в небесном океане. Называются они самолеты. А во-вторых, я не черт, а Паспорт-Тюремный. Хочешь, пойдем в церковь и там я перекрещусь у алтаря, чтобы ты окончательно убедился в том, что я не черт, а твой самый лучший друг.

– В церковь? Забавно!.. Давай зайдем, – согласился Томмазо Кампанелла.

Через какое-то время Таборский, что направился к вешалке, на которой к тому моменту уже висело его пальто, увидел (а многие из остальных хориновцев, которые хоть и были в зале, настолько увлеклись «репортажем» «Юнниковой», что совершенно не смотрели по сторонам и ничего не увидели), что как раз в эту секунду от вешалки отходит повесивший на нее свою яркую куртку некий молодой мужчина, что появился в «Хорине» явно за компанию с Томмазо Кампанелла, стоявшим тут же рядом.

Сам Таборский вернулся в «Хорин», потому что забыл здесь свой чемоданчик-дипломат. Дело в том, что после его поспешного ухода Журнал «Театр» на всякий случай унес чемоданчик в дальнюю каморку, и Таборскому пришлось сильно понервничать и даже от этого вспотеть, прежде чем этот любитель почитать давнишние статьи про художественную самодеятельность отвлекся от радиомоста и сообразил, что Таборский ищет в зальчике «Хорина» именно припрятанный им, Журналом «Театр», чемоданчик-дипломат, и принес его из каморки из-за сцены.

Таборский невольно подслушал часть разговора между Томмазо Кампанелла и его спутником.

– Да, кстати!.. – проговорил Томмазо Кампанелла. – Неплохо бы и попитаться очень сытно… Я обязательно должен съесть сейчас какой-нибудь дешевой сытной еды!.. Иначе у меня просто не будет больше сил бегать по этому Лефортово дальше… Да, точно!.. Я должен поесть!.. Поесть перед тем, как заснуть и переночевать… Но сегодня-то, конечно, особый день, сегодня я не буду засыпать!

Но, конечно, как ни хорохорился Томмазо Кампанелла, как ни пытался он сам себя убедить, что сегодня засыпать он не будет, а спать ему хотелось весьма и чрезвычайно невыносимо. Настолько притом невыносимо, что порой, прямо стоя, он чувствовал, что глаза его закрываются и он куда-то уплывает и, кажется, еще немного – и он покачнется и… Но вновь он широко раскрывал глаза и встряхивался, и пытался как можно дальше прогнать сон… Но он пока еще не думал об этом: невыспанность, желание спать грозило превратиться в огромнейшую проблему не только для него, но и для всех остальных участников «Хорина», потому что им предстояло… Да что «предстояло» – они уже провели много времени на ногах, без сна и отдыха!.. Да притом, если бы они просто не спали, если бы они просто занимались каким-нибудь спокойным делом, а то ведь фактор времени и гонка за эмоцией постоянно ставили их эмоциональные резервы на грань полного истощения и изнурения. Такого истощения резервов, которое, само по себе, чревато событием, потому что, конечно, чего только не может произойти в ситуации, когда человек так истощен и настолько хочет спать!.. Тут любое и всякое может случиться!.. Это желание спать превращалось для «Хорина» и хориновцев – для всех без исключения – в фактор ужасного риска. Но… Они настолько хотели спать… К примеру, Господин Радио настолько сейчас хотел спать, что даже не задумывался, какой опасности он себя подвергает, изнуряя подобным образом!.. Полагаем, что точно так же не задумывались и остальные хориновцы, за исключением немногих из них, самых малодушных, которые находили время и место прямо в ходе хориновской полурепетиции, полуспектакля привалиться и продрыхнуть самым милым образом кто полчаса, а кто и целый час.

Таборский, благополучно получив свой чемоданчик, скрылся в лабиринте из музейных стендов, что вел к двери на улицу. Томмазо Кампанелла, недолго побыв в хориновском подвале вместе со своим спутником, вновь куда-то ушел. А действие в зальчике самого невероятного в мире самодеятельного театра тем временем продолжалось…

– Да, ситуация, все эти эмоции, связанные с ситуацией требуют какого-то разрешения, – проговорил Господин Радио, садясь за свой режиссерский столик. – Какого-то, желательно благополучного (потому что, в противоположном случае, мы просто сойдем с ума), исхода!.. И на раздобытие этого исхода – у нас одна-единственная ночь, потому что больше ждать мы не можем. В этом, в краткости периода времени, отпущенного нам на все про все, и заключено самое главное!..

Господин Радио взял из пепельницы дымившуюся сигарету и затянулся дымком.

– Все же до сих пор не могу поверить, что вы ради нашей хориновской революции решились закурить, Господин Радио! – поражался подтянутый молодой мужчина, от которого ушла к другому жена, и поэтому теперь ему надо было как-то проводить одинокие вечера, а еще в ранней юности он мечтал об актерстве и вот… Он отдавался «Хорину» без остатка!

– Так надо. Я же режиссер. В этой профессии, яркой, между прочим, очень яркой, положено закуривать. Хотя это и вредно для здоровья. Но я же режиссер, значит, я обязательно должен курить длинную толстенную сигарету. В противном случае получится как-то ненатурально. В противном случае никто не примет меня за режиссера, никто не поверит, что я – режиссер, – объяснил Господин Радио.

– Да! Это очень вредно для здоровья! – согласился брошенный муж.

– Яркость профессии – это такой заряд эмоций!.. Такой заряд!.. Нейтрализует отрицательный вред табака и никотина, – Господин Радио достал из кармана сине-белую пачку дешевых сигарет.

– Такие плохие сигареты режиссеры не курят, – заметил брошенный муж.

– У нас бедный район, бедный самодеятельный театр, курят! – парировал Господин Радио. – Потом, я очень демократичный режиссер!.. А очень демократичные режиссеры должны обязательно курить очень демократичные сигареты!..

Тут один из хориновцев подал Господину Радио дирижерскую палочку (руководитель самого необыкновенного в мире самодеятельного театра, наверное, все спутал и смешал в своем воображении: дирижер у него превратился в режиссера, а режиссер – в дирижера. И то и другое было для него понятием из какого-то волшебного мира, существующего исключительно только там, где существует сцена, театр, а над разницей между этими вещами он не задумывался). Держа палочку наготове, Господин Радио произнес: