По волнам жизни. Том 1 - Всеволод Стратонов

Но в Ташкенте она жила как-то особняком от мужа, своими личными делами и интересами. Появлялась только в неизбежных официальных случаях, иногда выступала у себя дома в любительских концертах. Видно было, что официальным своим положением она и тяготится, и не интересуется.

Вышло как-то так, что С. М. Духовской возымел симпатию к нашей семье. Бывало не раз, что он, сопровождаемый своим казачьим конвоем, заезжал к нам на обсерваторию. Во время одной из таких поездок Духовской надумал, что было бы хорошо обратить наш парк обсерватории в подобие Булонского леса для катания в нем фешенебельной публики.

Мысль не была удачной, но я, тем не менее, постарался укрепить Духовского в этом намерении.

План наш был таков: конечно, никакого Булонского леса из обсерваторского парка быть не могло; такую попытку можно было бы под конец и пресечь указанием на вред, приносимый катающимися для научных наблюдений. Но эта затея побудила бы генерал-губернатора, сказавши «а», сказать и «бе». Что за толк вышел бы из катания в обсерваторском парке, если во время распутицы до парка, не поломав в густой глинистой грязи коляски, нельзя было бы и добраться. Я уже упоминал об этой злополучной дороге. Густая глина растворялась так глубоко, что колеса экипажа уходили в гущу по ось. Лошадям приходилось так туго, что худший участок дороги, версту с четвертью, они преодолевали, постоянно останавливаясь, не менее как в час. Один раз я на задних колесах пролетки остался в грязи, а лошади с передней осью ушли вперед… Потом кучер киргиз пробрался сквозь грязь, подставил мне свою спину и на ней перенес на сухое место. Извозчики отказывались ездить на обсерваторию в такое время. Толстяк Гедеонов, не державший своих лошадей, гарантировал извозчикам, что примет на свой счет ремонт экипажа в случае его поломки; только при таких условиях его возили. Вообще, севши на извозчика, было рискованно сказать:

— На обсерваторию!

Приходилось хитрить и, говоря извозчику:

— Направо! Налево!

— ставить его перед фактом поездки на обсерваторию. Не всегда это и удавалось. Начал я как-то такую дипломатию, а извозчик, повернув сердитое лицо, говорит:

— Чего уж там хитрить: направо, налево… Говорите прямо: на обсерваторию!

Вот нам и казалось, что, после устройства дорог для катания в парке, естественно возникнет мысль и о шоссировании доступа на обсерваторию.

Духовской дал бы соответственные указания Ладыженскому, а от последнего по городским делам зависело все.

Духовской увлекся этой мыслью и приказал начальнику штаба осуществить ее при помощи саперов. Но здесь всполошились мои сослуживцы, которые не понимали моего плана, а открыть им его я не мог. Они испугались, что их мирное и безмятежное житье будет нарушено. Поэтому, по их инициативе, против дороги в парке запротестовал начальник военно-топографического отдела, заменявший настоящего начальника военный топограф.

Недоумевающий начальник штаба приказал затребовать письменные заключения от всех чинов обсерватории. Залесский и Гультяев написали каждый по служебной записке, доказывая, какой от всего этого произойдет вред для их научной работы. Я же написал лаконически, что не вижу препятствий к осуществлению этого проекта.

Последовала резолюция: «Если астрофизик Стратонов не видит препятствий, то дорогу провести».

Явилась на обсерваторию рота саперов и стала проводить дорогу и строить мосты. Три дня длились работы, наконец, кончили.

Доложили Духовскому. Он приехал в коляске, прокатился по новой дороге… Но при его возвращении с ним произошла катастрофа. От какой-то причины на Московской улице, против тюрьмы, лошади испугались, понесли, коляска опрокинулась; Духовской вывалился на мостовую и сильно разбился.

Врачи уложили его в постель. Болезнь, однако, осложнилась. Немного поправившись, он поехал с семьей долечиваться в Россию. Он уже выглядел согбенным, — видимо, силы его слабели. Во время поездки здоровье его ухудшилось, и он умер.

Теперь на обсерватории поспешили уничтожить проведенную дорогу, хотя она была полезна нам самим. Залесский приказал дорогу перепахать и посадить на ней капусту…

Н. А. Иванов

Власть в Туркестане перешла к Н. И. Иванову. Он сразу же упразднил всю созданную Духовским помпу и фейерверочность. Казачий конвой стал не нужен. Деловитость, серьезность и простота были характерными свойствами нового правителя. Простота бывала у него и на приемах: гости как-то мало чувствовали себя подчиненными хозяина.

С супружеским вопросом у Н. А. что-то вышло не совсем гладко: впрочем, мало кто был в это посвящен. Побывав, после своего назначения, в Петербурге, он, как говорили, испросил у государя разрешения на вступление в брак со вдовой своего родного брата, Лидией Ивановной.

Ивановы были образцовой семьей, патриархальной и исключительно религиозной. К делу Н. А. всегда относился серьезно и вдумчиво. Он много работал сам, и его резолюции свидетельствовали об основательном ознакомлении с каждым делом. Окружение свое старался держать в твердых руках, но это ему не вполне удавалось: более ловкие и пронырливые все же умели и его обойти. Л. И. на мужа несомненно влияла, но это как-то мало вызывало осуждения. Она смягчала некоторую излишнюю сухость мужа.

Два или три года управления Иванова протекли для края спокойно и деловито, хотя особой инициативы, в частности — в деле культуры, им не проявлялось. Затем Иванов стал болеть, здоровье его все ухудшалось, и в начале 1904 года он умер.

Торжественно похоронили старого туркестанского артиллериста. И рельефно сказалось, что умерший был человеком, всем обязанным лично себе, но без связей и протекции.

Вдова вдруг почувствовала себя одинокой и ни для кого более не интересной. Еще недавно двери их дома ломились от ташкентцев, желавших быть поближе к источнику власти, а теперь — пустыня! Сотни заискивающе улыбавшихся исчезли, а навещали Лидию Ивановну в ее горе лишь несколько человек. Она переживала свое разочарование в людях болезненно, а о некоторых из ближайших служебных «друзей» мужа говорила:

— Только теперь я вижу, каких змей мы отогревали на груди…

Она к этому имела основания; а «змеи» уже старались предугадать, в какую сторону им теперь направить улыбки и поклоны.

Военный мирок

Центральное место в русском обществе Ташкента занимал командно-военный мирок. Тесное соприкосновение военно-топографического отдела — а следовательно и обсерватории — со штабом округа давало повод и мне иметь общение с этим миром, в частности, с его пенками — с офицерами Генерального штаба. Перед моими глазами прошла целая галерея этих офицеров, тем более многочисленная, что на службу в Туркестане в Генеральном штабе смотрели как на кратковременный, но выгодный для карьеры этап.

Общее впечатление от мирка Генерального штаба — едва ли положительное. Были между этими избранниками военной касты более или менее умные, более или менее симпатичные и тактичные. Но надо всем, в общей массе, господствовал более всего карьеризм.