По волнам жизни. Том 1 - Всеволод Стратонов

В Туркестане всегда тайно клубилась панисламистская пропаганда. Она поддерживалась эмиссарами из Турции. Ферганская область была особенно восприимчива к этой пропаганде. Население в ней было относительно воинственное, и покорено оно было русскими позднее, чем в других районах Туркестана. Память о времени, когда не было еще власти гяуров, ненавистных всякому правоверному, была совсем свежа. Население Ферганы густое, а русских здесь совсем мало. Русские к тому же сосредоточивались в городах и почти не соприкасались со всей людской толщей области.

К тому же в Фергане, отдаленной от административного центра, проявлялась халатность власти; надлежащего наблюдения за политическим настроением населения не было.

На такой почве, в конце столетия, здесь стало развиваться русофобское движение. В нем особенно выделился один местный святой — ишан[336]. Он начал прямо проповедовать газават — священную войну против неверных, то есть русских. Для близоруких фанатиков, не видевших по своей безграмотности политического горизонта дальше Ферганы, такая война не казалась безнадежной. Русских войск в Фергане было так мало, что казалось легким их смести.

Администрация начавшееся движение прозевала. А ишан энергично действовал, и число его сторонников росло. Для успеха пропаганды он демонстрировал свою близость с Аллахом посредством довольно примитивных чудес. Вот одно из них. Туземцы — большие любители чаю, а ишан извлекал для охотников горячий чай прямо из стены сакли, где собирались заговорщики. Чудо производило на простаков большое впечатление. При обыске, после подавления восстания, в сакле ишана была найдена заштукатуренная водопроводная труба от большого самовара, скрытого в заднем помещении сакли.

Война должна была возникнуть сразу, в разных местах Ферганы, но начало ей взялся положить сам ишан.

Он избрал объектом нападения небольшой лагерь близ Андижана, где в бараках были расположены две роты солдат, в малочисленном составе мирного времени.

Неудача ишана парализовала восстание. На другой день все пошло обычным ходом. Посланные для преследования шайки отряды стали захватывать нападавших. Насколько вспоминаю, через некоторое время поймали и самого ишана[337].

Туркестанский генерал-губернатор барон Вревский был в момент восстания в отпуску, в России. Восстание решило и его судьбу. В Петербурге признали, что оно явилось результатом слабости власти.

Вместо него был назначен в Туркестан приамурский генерал-губернатор Сергей Михайлович Духовской. Он считался очень энергичным администратором. Духовской обратил на себя внимание еще по Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. Молодым еще тогда генералом он был комендантом Эрзерума, временно взятого у турок.

Духовскому была дана директива — подтянуть распустившийся Туркестан. Ему был придан и помощник — старый туркестанский артиллерийский генерал Николай Александрович Иванов.

Еще в Петербурге у Духовского закипела работа. Разрабатывалось переформирование края.

Духовской переманил с собою в Туркестан несколько энергичных, по его мнению, людей из Приамурья; между ними был подполковник Ладыженский, который был назначен начальником города Ташкента, вместо занимавшего этот пост вялого полк[овника] Тверитинова.

Духовского ожидали в Туркестане, как Божью грозу. Туземное население, в массе никакого отношения к Андижанскому восстанию не имевшее, испытало страх и трепет. Все они были виноваты уже одним тем, что они — туземцы.

Весь путь от Ташкентского вокзала до города — около двух верст — разукрашен белыми чалмами. Мужское население Ташкента согнано для встречи нового «полуцаря», и оно шпалерами[338] стоит по сторонам дороги. Дальше, собственно в городе, шпалеры войск.

От вокзала показались казаки со значком. За ними — коляска генерал-губернатора, сопровождаемая казачьим конвоем.

Все туземцы должны были низко склонить свои «виновные» головы в чалмах к земле… А седоусый полуцарь с грозной угрюмостью взирал на них из своей коляски…

После назидательных речей туземцам в Ташкенте Духовской поехал в мятежную Фергану. Население встретило его с коленопреклонением.

— Черное пятно легло на Фергану! — говорил им Духовской. — Безумцы, вы посмели поднять руку на солдат русского царя. Да знаете ли вы, что русский царь, если сочтет нужным, может поставить по батальону солдат в каждый ваш кишлак!

Население было нелицемерно напугано.

Пойманные участники нападения ишана были преданы военному суду.

Обед у генерал-губернатора. Все разговоры о восстании. Толстяк генерал Любавский, председатель военно-окружного суда, старается попасть в тон новому начальству:

— С ними, ваше высокопревосходительство, мы церемониться не станем! В двадцать четыре часа и приговорим, и повесим!

Замкнуто молчаливый, серьезный Н. А. Иванов, новый помощник генерал-губернатора, поднял свои глаза в больших очках.

— Зачем же так торопиться, ваше превосходительство? Если вы не будете так спешить, то из показаний подсудимых, быть может, узнаете и о других виновных.

Любавский, сконфузившись, поспешил поддакнуть:

— Действительно, лучше не спешить.

На Фергану было наложено несколько мер взыскания. Одной из них было высочайшее повеление о том, чтобы на широком расстоянии вдоль пути, по которому двигалась перед нападением на солдат шайка ишана, была уничтожена вся культура: кишлаки, отдельные постройки, сады, поля…

Временно заменивший Духовского Н. А. Иванов не мог смириться с этой мерой, которая губила скромное благосостояние множества совершенно невиновного и не связанного с мятежом населения. Он послал военному министру телеграмму с просьбою о высочайшем докладе — не будет ли угодно государю, в виду докладываемых им соображений, пересмотреть этот вопрос.

Военный министр Куропаткин ответил:

— Если один раз высочайшее повеление состоялось, оно должно быть приведено в исполнение!

Оно и было приведено.

Новый начальник Ладыженский также поднимал престиж русского имени в Ташкенте, не имевшем собственно никакого отношения к восстанию. Он отдал приказ по городу: все туземное население, при проезде его, начальника города, обязано вставать и кланяться; едущие верхом обязывались также немедленно соскакивать с лошадей и отвешивать ему поклон.

Выезжал Ладыженский в пролетке, позади скакали четыре вооруженных казака.

Население было настолько терроризовано усмирительными мерами, что оно и не подумало бы не исполнить приказа. Но меры оповещения о нем населения были совершенно недостаточны. Многие сарты о приказе просто не знали. Это особенно относилось к приезжим из соседних кишлаков, ничего не подозревавшим о «престижной» мере Ладыженского.