Ярополк - Владислав Бахревский

У греков выказал кровавое молодечество Федор Лалакон. Его оружием была огромная железная булава. Удары расплющивали шлемы вместе с головами.

Сфенкел тоже сражался вдохновенно, пробивал копьем сразу двух гоплитов, но Сфенкела сразила стрела.

Русь отбила у врага тело своего предводителя и тотчас ушла за стены.

Василевс, торжествуя еще одну победу, велел трубить сбор и устроил для всего войска великий пир.

Войску и впрямь нужна была передышка.

Осада затягивалась. Миновал май, июнь был на исходе. Усиливая натиск, греки подвезли камнеметательные орудия. Свистящие глыбы летели через стену, разрушали дома, убивали жителей города и воинов. Боевыми метательными машинами командовал магистр Иоанн Куркуас, близкий родственник василевса. Не одна чаша была выпита за повелителя каменного града.

Но после пира похмелья не миновать.

Вылазку на машины сделал варяг Икмор. Его отряд вышел из города, едва забрезжил рассвет. Магистр Куркуас с гудящей пьяной головой вскочил на коня и повел свой полк на дерзких варягов. Но то ли коня ранили, то ли попал ногой в колдобину, споткнулся, и бедный Куркуас, просверкав в воздухе золочеными доспехами, грохнулся наземь. Варяги думали, что это сам василевс, окружили магистра мечами, не зарясь добыть сияющие доспехи. То была кара совершившему святотатство, ибо в Преславе и в других болгарских городах Куркуас грабил церкви, похищая драгоценную утварь и священные сосуды. За грех магистра поплатилось все греческое войско: камнеметательные машины были сожжены, полк истреблен.

А Божий гнев не иссяк! 28 июня, в день прославления иконы Божьей Матери «Троеручницы», воины князя Святослава совершили еще одну удивительную вылазку.

Продовольствия в Дористоле было не много. Путь от поверженной Преславы до ставки русского князя Иоанн Цимисхий проделал меньше чем за неделю, легко взяв по дороге город Динию, славную виноградом, и древнюю болгарскую столицу Плиску. И вот ночью русские напали на караван судов, забрали большую часть продовольствия, сожгли несколько огненосных триер.

Гордая добычей, русь поутру снова вышла на равнину, вызывая греков.

Баян смотрел на сражение с высокой башни вместе с князем Святославом. Святослав сам водил часть дружины на вылазку, теперь победители набирались сил, а сражаться вышла другая часть войска. Русских вел варяг Икмор. Он был огромного роста, сила в нем жила могучая. Сокрушая врагов ударами секиры, варяг вломился в фалангу и прокладывал в людях, как в лесу, широкую просеку. Глядя на своего витязя, варяги и русь преисполнились великого боевого духа. Рубили и кололи, не чувствуя своих ран.

Греки не смели уступить русской буре, стояли как могли. Икмор разорвал фалангу надвое и, поворотясь, пошел пробиваться к своим, сея смерть неслабеющей рукой.

– От этого витязя урона больше, чем от полка, – сокрушался Иоанн Цимисхий. – Господи! Кто же его остановит?

– Дозволь, государь! – попросился в бой телохранитель с глазами, как ночь.

Это был Анемас, сын и соправитель эмира критян Абд эль-Азиза. Взятый в плен Никифором Фокой, он прижился в Константинополе и верой и правдой служил василевсам.

– С Богом! – Цимисхий осенил Анемаса крестным знамением, позабыв, что араб – правоверный мусульманин.

И воззвал Анемас к своему богу.

– Алла! – и поскакал в кровавый ад битвы.

Баян увидел сияющие доспехи, белого, будто облако, коня.

– Икмор, обернись! – закричал он что было силы, но битва грохочет громче бушующего моря: не услышал варяг.

Анемас настиг Икмора и обрушил меч с такой силой, что срубил Икмору голову вместе с рукой, державшей секиру.

Пусто стало на поле брани. Закричала русь страшным криком отчаянья. Застонали варяги, ощутив все свои раны. Хлынуло храброе воинство к спасительным воротам, будто сдуло его ледяным ветром. Бежали, закинув щиты за спину.

Обнял князь Святослав зубец стены, и крошился кирпич под этим объятием горя.

В сумерках, в час волка, вышла русь из-за стен Дористола и принесла трупы погибших воинов к стене, под высокую башню. Нашли мертвое тело Икмора, соединили расчлененное страшным ударом араба Анемаса.

Когда трупы были собраны, уложены во множество костров, тьма ночи иссякла.

Луна поднялась над землей светла, как младенец. Все, что сияет под солнцем, как яхонт, светилось жемчугом.

У костра, на котором возлежал Икмор, Баян заиграл на гуслях, спел последнюю славу великому воину:

Небо, где твои тучи, где твои молнии?

Трепещи огнем от ярости,

Плачь слезами обильного дождя! —

Не стало витязя, равного мужеством Святогору.

Не стало варяга, бившегося ради русской славы!

Белый месяц, гляди в белое лицо бесстрашного,

Запомни его и будь грустным довеку.

Огненная колесница! Унеси сына земли

Могучего Икмора в светоярые палаты Дажбога,

На вечный мир доблестных мужей.

Запылали костры. Дикие вопли оглушили даже луну. Померкла без туч и облаков. Русь принесла в жертву сотню пленных мужчин и женщин. Несколько грудных младенцев и десятки петухов были задушены и утоплены в водах древнего Истра.

Такие вот почести воздали погибшим героям оставшиеся для новых битв витязи.

Утром князь Святослав созвал своих воевод. Одет он был ради великого совета в алое корзно[106], застегнутое на правом плече огромным рубином.

– Где Сфенкел? – спросил князь своих сподвижников. – Где Икмор? Зело осиротели. Хочу слушать вас, что будем делать.

Меньшим на совете оказался Варяжко. Сказал простодушно:

– Сядем ночью на ладьи да и поплывем себе домой.

– Того грекам только и надобно. В устье Дуная ждут нас не дождутся триеры с мидийским жидким огнем, – возразил Варяжке воевода Волк.

Многие согласились с Волком.

– Верно, – говорили они, – тайком от греков не ускользнуть, а наше войско убывает, Русь далеко. К грекам же подошли фаланга Варды да болгарские полки. Сражаться невозможно. Пешими бежать – тоже много не набегаешь. Печенеги стали врагами, подкараулят у порогов Днепра, вырубят до единого.

Все посмотрели на мудрого Свенельда. Сказал Свенельд:

– Я согласен с большинством. Если не заключим с василевсом мира, погибнем. Нас много меньше, чем греков и болгар, а печенеги все теперь с Курей. Покориться Иоанну Цимисхию не стыдно, ибо он обещал платить нам дань. Возьмем с него слово, что он пропустит нас, испросим хлеб на дорогу, и вот будет у нас жизнь и воля. Если греки обманут, не дадут дани, тогда на Руси соберем большое войско и пойдем на Царь-град. Дорога известная.