Тридцать седьмое полнолуние - Инна Живетьева

– Вот именно, – подтвердил второй голос и добавил ехидно: – Тебе же так без интереса.

Сайгар засмеялся. Убрал руки, неожиданно, Таня едва не упала.

– Ладно. Я подожду, – сказал куратор и погладил ее по колену.

– Лапы убери, заведешь раньше времени, все дело испортишь.

– Да хрена ли!

– Потом, я сказал! После.

Таня посмотрела направо. Кто-то большой, с широкими плечами. А лица не разглядеть, темно, и плывет все перед глазами.

– После… чего? – разомкнула она губы.

Прошелестело едва слышно, но Сайгар все равно удивился:

– Слышь-ка! Разговаривает! Ну, ведьма!

Таня поежилась от его голоса.

– Не суетись, девочка, – весело продолжил куратор. – Прогуляешься тут в лесок, пистолет подержишь, и все дела! Мне вон из-за тебя выговор влепят, я и то не дергаюсь.

«Пистолет» – слово тяжелое и опасное. Дрогнули ноздри, уловив запах – не настоящий, еще только возможный. Пахло кровью.

Сайгар придвинулся ближе и зашептал, почти касаясь губами мочки:

– За несоблюдение техники безопасности, представляешь? Повез ведьму, один, в необорудованной машине, ай-яй-яй. А все почему? Посадила на поводок, я и не заметил. Бывает. Что, тварь, веревку плести начала, когда еще на отметку ходила?

– Я не…

– Плела, девочка, плела. – Он прихватил зубами мочку и тут же выпустил. – Ведьма.

В машине вдруг зазвучал еще один голос. Тот, что сидел справа, протянул руку, и шофер передал ему черную коробочку на витом шнуре.

– Второй. Так точно, ожидаем. Есть готовность один.

Он вернул коробочку шоферу, и в машине стало тихо. Даже Сайгар замолчал.

Таня съежилась, обхватила колени руками. «Я хочу в душ», – думала она.

Солнце все падало, окрашивая небо в красный цвет.

– Отолью, – сказал шофер.

Хлопнула дверца, так резко, что Таня вздрогнула. Шофер мелькнул перед лобовым стеклом и вломился в кустарник, растущий вдоль бровки.

– А ты знаешь – кого? – напряженным голосом спросил Сайгар.

Снова запахло призрачной кровью. Таня, сощурившись, посмотрела на солнце. Оно сползало за горизонт, и это почему-то беспокоило, точно нужно было успеть куда-то до темноты.

– Нет, – ответил второй. – И тебе не советую.

– Не скажи. Тут ведь как получиться может…

Куратор не договорил, схватил себя за горло и дернул вверх, точно пытался пробить головой крышу. Тот, что справа, ударил Таню в плечо и сполз с сиденья. Затрещали кусты, выскочил шофер, но со спущенными штанами далеко не убежал. Упал под колеса, пропав из виду. Сайгар выпученными глазами смотрел в окно и все держал себя за горло. Лицо у него побагровело.

На дороге стоял всадник. Заходящее солнце очерчивало силуэт, и тень, вытянувшись, почти касалась машины.

Таню пробрало ознобом. Она подтянула на сиденье ноги, сжалась в комок.

Всадник спешился и пошел к машине. Несмотря на то что закат светил ему в спину, Таня отчетливо видела лицо: бледное, неподвижное, точно маска.

Сайгар обморочно закатил глаза. Изо рта у него тянулась розовая нитка слюны.

Клацнула ручка. Дверца открылась, и куратор мешком вывалился на дорогу, прямо под ноги Псу.

Таня осталась сидеть, обхватив колени руками.

Пес ждал. И конь его, там, на дороге, терпеливо стоял на месте. Было все так же холодно, но – Таня прислушалась к себе – почему-то не страшно.

Чтобы выйти, пришлось перелезать через Сайгара. Лейтенант не шевелился, но был жив, как и тот, в машине, и лежащий у колеса шофер.

Таня встала перед Псом. Надвигающиеся сумерки легли тенями на его белое лицо, углубили черты – словно скульптор перестарался, отсекая лишнее. Таня наклонила голову и сощурилась. Плыли тени. Казалось: еще немного, найти правильный ракурс, и увидит настоящее, живое лицо. Поймет… Впрочем, она уже поняла:

– Вы знаете Ника, да? У него все нормально?

Пес смотрел пристально.

– Я? А что я могу? – удивилась Таня. Сказала с горечью. – Я – никто.

Она запустила пальцы в волосы и наткнулась на колтуны. Снова захотелось в душ.

– Я – номер четыреста двадцать три дробь пять. Я не смею ни с кем разговаривать. Мне нельзя ничего передавать из рук в руки. Смотреть в глаза охраннику. Делать резкие движения. Меня как вещь запихали в машину…

Таня осеклась и оглянулась. Все трое так и лежали неподвижно. Лейтенант, падая, зацепился ботинком за порожек; штанина задралась, открыв бледную ногу с черными волосами. Смотреть на нее было неприятно.

Помедлив, Таня наклонилась над лейтенантом. Руки она держала за спиной, сцепив пальцы в «замок». На красном лице Сайгара выделялись белки, полускрытые веками. На подбородке слюна смешалась с пылью. Было невыносимо противно, но Таня все-таки потянулась – не размыкая сцепленных рук – и потрогала сердце. Живое. Теплое. Сердце испуганно трепыхнулось от ее прикосновения.

Как, оказывается, просто. Все равно что раздавить таракана – мерзко до тошноты, но зато он больше не будет шевелить усами и бегать.

Выпрямилась, брезгливо тряхнула руками.

– И что теперь?

Пес качнул головой в сторону заката. Туда уходила заиндевевшая тропа. Местами она поблескивала ледком, отражая алое небо.

– Ладно, – сказала Таня. – Извините, а у вас случайно расчески нет?

Пес улыбнулся уголками губ. По щеке пробежала дрожь, точно мышцы сопротивлялись непривычному движению.

– Жаль.

Она уже шагнула на тропу, когда в спину прилетел вопрос: «Почему ты его не убила?» Оглянулась. Пес задумчиво смотрел на лейтенанта, лежащего на дороге. Сайгар не шевелился, но сердце его, оправившись от испуга, билось ровно.

– Зачем? – Таня пожала плечами. – Если бы я его убила, он бы оказался прав. Не хочу.

Когда через несколько шагов Таня снова обернулась, Пса уже не было. Не было и автомобиля, и даже дорога стала другой – две накатанные колеи среди распаханного поля. Черную промерзшую землю заносило снегом.

Таня посмотрела вперед: тропа сворачивала и уходила в сторону леса, проваливаясь в сугробы.

Казалось, л-рей совсем не удивился. А вот старик застыл в нелепой позе над свернутой палаткой.

– Юджин, ты его тоже видишь? – спросил Дёмин.

– Вижу. – Старик выпрямился, обхватив ладонями поясницу. Метнулась тень, и Ник вздрогнул, обманувшись. – Пес?!

– А я думал, глюки. Тогда пошел, Яров, на… – выматерился л-рей. Все так же ровно, без интонаций, только губы его неприятно дернулись.