Наша толпа. Великие еврейские семьи Нью-Йорка - Стивен Бирмингем

с другими сотрудниками компании составил протест, в котором потребовал, чтобы Хайд отказался от контроля над Equitable и чтобы компания была «взаимной», т.е. чтобы право выбора директоров было отобрано у Хайда и передано самим страхователям. (Однако Александр обладал большим влиянием на страхователей Equitable и поэтому в действительности хотел только того, чтобы иметь возможность самому голосовать по акциям Equitable).

Поскольку и группа Гарримана, и группа Моргана давили на Хайда, требуя продать им свою долю в Equitable, Хайд, возможно, чувствовал себя окруженным. Возможно, ему было просто все равно. В любом случае, по причинам, которые так и остались невыясненными, он неожиданно продал все свои акции Equitable спекулянту-одиночке по имени Томас Форчун Райан. Причем цена, которую Райан заплатил за контрольный пакет акций страховой империи, была поразительно мала — 2 500 000 долларов. А когда было объявлено, что дивидендный доход по этому пакету акций составляет всего 3 514 долл. в год, все стало казаться подозрительным. «Почему?» — воскликнула редакция New York World. «Каков реальный мотив?» На данный момент, когда группы Шиффа и Моргана молча удалились, никто не был готов ответить.

В последовавшей за этим буре угроз, порицаний, обвинений и претензий Джеймс Хейзен Хайд уехал в Париж. И больше не вернулся. В 1929 г. он снова ненадолго появился в новостях, когда стало известно, что в парижском ресторане Durand's в качестве десерта подают персик, фламбированный в кирше, под названием «Персик с приправой а-ля Джеймс Хейзен Хайд».

Уйдя, Хайд удобно избежал участия в последовавшем затем полномасштабном расследовании Комитетом Армстронга законодательного собрания штата Нью-Йорк операций с ценными бумагами крупных страховых компаний, в частности New York Life с Морганом в составе совета директоров и Equitable с Джейкобом Шиффом. Шифф, Морган, Гарриман и Хилл были вызваны в комитет и к его советнику по расследованиям Чарльзу Эвансу Хьюзу. Хьюз обнаружил ряд интересных фактов. Компания Моргана New York Life, чтобы скрыть тот факт, что она владеет акциями, и чтобы в годовом отчете можно было написать: «Компания не инвестирует ни в какие акции», выдала ряд фиктивных займов своим сотрудникам. Например, клерк по работе с облигациями получил кредит на сумму 1 857 000 долларов, а пятнадцатилетнему негру-посыльному, согласно отчетности компании, был предоставлен щедрый кредит в размере 1 150 000 долларов.

Хьюз был особенно заинтересован в продаже акций Джейкоба Шиффа компании Equitable. Согласно закону штата Нью-Йорк о страховании, директор страховой компании, получивший прибыль от «продажи или содействия в продаже акций или ценных бумаг такой корпорации, должен лишиться своей должности... и в дальнейшем не иметь права занимать такую должность в любой страховой корпорации». Спросил Хьюз, продавала ли фирма Kuhn, Loeb, партнером которой являлся г-н Шифф, какие-либо ценные бумаги компании Equitable, директором которой он являлся? Да, признал Шифф, продавал, но акции были надежными, а цены — справедливыми[49]. Многие из них принадлежали его любимым железным дорогам. Он добавил, что, в конце концов, его фирма продала Equitable акций «всего» на 49 704 408 долларов, и этот мизерный объем сделок был осуществлен за пять лет. Он также указал, что проданные Kuhn, Loeb акции на сумму 49 704 408 долларов составили «всего» 16% от общего объема акций, купленных страховой компанией за тот же пятилетний период, и, наконец, самая необычная цифра в процентах — продажи на сумму 49 704 408 долларов составили «менее 3%» от всего бизнеса Kuhn, Loeb. До этого Шифф никогда не раскрывал цифр, указывающих на масштабы Kuhn, Loeb. Теперь он это сделал. За пять лет, с 1900 по 1905 год, фирма продала ценных бумаг на сумму 1,75 млрд. долл. Это означает 350 млн. долл. в год. В те золотые времена до введения подоходного налога такие партнеры Kuhn, Loeb, как Шифф, Феликс Варбург и Отто Кан, должно быть, приносили домой очень хорошие чеки.

Скромное представление этих баснословных цифр, должно быть, удовлетворило комиссию Хьюза. По окончании расследования было отмечено, что Джейкоб Шифф «был одним из немногих людей, связанных с Equitable, которые остались невредимыми». Тем не менее, расследование привело к ужесточению правил страхования. И оно вскользь дало хотя бы одно объяснение тому, почему акции Equitable, которые Райан купил у Хайда за 2,5 млн. долл., приносили столь скудный дивидендный доход — 3514 долл. в год. Устав компании, как оказалось, предусматривал, что вся прибыль, за исключением 7% от номинальной стоимости акций в размере 100 тыс. долларов, должна направляться страхователям. При этом сами акции могли использоваться как инструмент заимствования, обеспечивая кредиты, значительно превышающие их номинальную стоимость. Как отметила комиссия по расследованию: «Акции должны рассматриваться как огромное залоговое преимущество для тех, кто заинтересован в финансовых операциях». Томас Форчун Райан, очевидно, так и считал. Он купил огромный дом на Пятой авеню, пристроил к нему частную часовню, а соседний дом превратил в картинную галерею, которую заполнил гобеленами, лиможской эмалью и бюстами, в основном своими — тремя из них работы Родена.

Тем временем Якоб Шифф, как только закончилось расследование, тихо вышел из состава правления Equitable.

39. «ПРИЛАГАЮ ЧЕК НА 2 000 000 ДОЛЛАРОВ...»

Гламур в грандиозном, даже международном масштабе был представлен нью-йоркской публике в лице Отто Кана. Как и его друг и партнер Феликс Варбург, Кан был блат, и даже больше. Он был настолько великолепен в сарториальном плане, что, когда он предстал перед Сметной комиссией Нью-Йорка, чтобы представить бюджетный план города, газета New York World посвятила полколонки его высказываниям и три четверти колонки — описанию его одежды: жемчужно-серый фасон, кашемировые брюки, заколка из черной жемчужины размером с яйцо, даже крошечная орхидея в петлице.

Через Отто Кана еврейская и языческая элита города начнет новые отношения, и для этого Кан появился как раз в нужный момент. Когда в 1908 году умерла миссис Астор, было сказано, что «с ней ушла не только социальная династия, но и вся идея наследственного или иным образом произвольного социального превосходства в Америке; с ней, действительно, ушло «общество» в старом смысле этого слова». Более тридцати лет посещение ее балов было единственным и неповторимым критерием социальной значимости в Нью-Йорке. «Если она приглашала тебя, ты был в деле; если не приглашала, ты был вне игры», — объяснял современник. С помощью Уорда Макалистера она определила границы общества, и в период расцвета ее социальной власти ее ложа № 7 в Метрополитен-опере была «светским троном». Именно миссис Астор всегда давала сигнал о том, что пора уходить. Время