Наша толпа. Великие еврейские семьи Нью-Йорка - Стивен Бирмингем

занимавшей высокое общественное положение, но она представляла ее точку зрения. И если, поскольку у сефардов была Эмма Лазарус, немцам нужен был свой поэт, то Минни выполняла эту роль. В стихотворении, обращенном к русским иммигрантам, она объяснила «Что такое быть евреем». Она начала с того, что заявила, кем еврей не является:

Носить желтый значок, замки,

Длинный кафтан, низко склоненную голову,

В карманы неспровоцированные стучать

И шататься в подневольном страхе...

Не таков должен быть еврей.

Но, добавила она:

В рядах людей стоять

С благороднейшими стоять;

Помогать праву в каждой земле

Умом, силой, сердцем, молитвой...

Это и есть вечный еврей!

Иными словами, быть человеком, подобным Якобу Шиффу, Соломону Лоебу, Леманам, Варбургам, Селигманам, Льюисонам. Это был большой заказ. Якоб Шифф восхищался поэмой. Русские восхищались им меньше.

Минни Луис в накидке из каменной куницы стала привычной фигурой в Нижнем Ист-Сайде, где она раздавала печенье и призывала иммигрантов перестать говорить на идиш и отрезать свои кудри. Но для русских Минни стала объектом подозрений. В Нижнем Ист-Сайде ходили слухи, что она вовсе не еврейка, а христианская миссионерка.

Чтобы возвысить иммигранта до того уровня, который немцы считали своим, требовалось нечто большее, чем поэзия и печенье. И вот под руководством таких людей, как Якоб Шифф, начались масштабные филантропические программы. Как с горечью заметил американский иврит, «все мы должны осознать, что обязаны не только этим... единоверцам, но и самим себе, на которых наши соседи-язычники будут смотреть как на естественных спонсоров этих наших братьев». Немцы восприняли эту задачу с тяжелым коллективным вздохом, как бы принимая на себя бремя белого человека. Такова была атмосфера филантропии — деньги давались в основном, но неохотно, не из великого религиозного принципа «зедака», или благотворительности в ее высшей форме, даваемой из чистой любви, а из тяжелого, горького чувства обиды, неловкости и беспокойства о том, что подумают соседи. Многие состоятельные языческие семьи были привлечены к помощи немцам в их нелегком деле подъема русских. В 1890-х гг. миссис Рассел Сейдж, Уорнер Ван Норден и Генри Фиппс внесли значительный вклад в деятельность Объединенной еврейской благотворительной организации, а миссис Джозефина Шоу Лоуэлл основала свой комитет по оказанию помощи в Ист-Сайде, чтобы «устроить наших бедных евреев на работу и одеть бедных негров на Морских островах»[47].

По мере того как колеса филантропии начинали вращаться, увлекая за собой тяжелый груз обнищавшего человечества, дух благожелательности, который мог существовать в самом начале, становился все меньше. Филантропия стала чем-то очень близким к патронажу, когда немцы, господа-меценаты, раздавали средства бедным, несчастным, зависимым и опекаемым, новым «сгорбленным массам». Из десятинной системы сбора денег получилось нечто, до боли напоминающее налогообложение, и состоятельные немцы, которым в грубой форме объяснили, сколько они должны внести, выходили с собраний Объединенной еврейской благотворительной организации с красными и злыми лицами.

Неудивительно, что русские, получавшие эту помощь, без труда чувствовали дух, в котором она оказывалась. Социальные работники и следственные бригады из верхних кварталов города вторгались в Нижний Ист-Сайд, пробираясь через кварталы железнодорожных квартир, ворча о грязи и мусоре, задавая дерзкие вопросы личного характера — часто людям, которые в их собственном кругу считались людьми значительными. При этом немцев часто удивляло, что русские, приняв их щедрость, не всегда отвечали благодарностью. Как писала в 1894 году газета «Идише газетт»:

В филантропических учреждениях наших аристократических немецких евреев вы видите красивые кабинеты, столы, все убранство, но строгие и злые лица. Каждого бедняка допрашивают как преступника, смотрят на него свысока; каждый несчастный страдает от самоуничижения и дрожит как лист, как будто он стоит перед русским чиновником. Когда тот же русский еврей оказывается в учреждении русских евреев, каким бы бедным и маленьким ни было здание, оно кажется ему большим и уютным. Он чувствует себя как дома среди своих собратьев, которые говорят на его языке, понимают его мысли и чувствуют его сердце.

Увы, не исключено, что этот журналист говорит именно о таких немецких филантропах, как Якоб Шифф. Шиффу, при всей его щедрости, не хватало простоты. Его застегнутое на все пуговицы немецкое чувство превосходства было слишком велико. Когда он сталкивался с русским, его голубые глаза стекленели. Когда сын одного из немецких друзей Шиффа заявил, что влюбился и хочет жениться на русской девушке, его отец воскликнул: «Она, наверное, от тебя забеременела!».

Неудивительно, что по мере роста благосостояния еврейских семей в России они создавали благотворительные организации для заботы о своих близких. Нуждающиеся россияне стали отказываться от немецкой филантропии в пользу русской. Хотя Объединенные еврейские благотворительные организации выступали против этого, врачи Ист-Сайда организовали в 1906 г. Еврейский родильный дом, где еврейские матери могли быть уверены, что им подадут кошерную пищу (что немцы также не одобряли), и где отношения между врачом и пациентом были не отношениями благотворителя и нищего, а отношениями равенства. В верхней части города, в больнице Mount Sinai Hospital, хотя 90% пациентов составляли восточноевропейцы, существовало правило, согласно которому восточноевропейцы не могли быть приняты в штат.

Некоторые семьи русских и польских евреев, начав зарабатывать деньги, попытались скопировать немецкую модель и приняли на себя немецкую манеру поведения. Они стали «Kalvarier Deitsch» и хвастались: «Mayn weib iz gevoren ah deitschke un ich bin gevoren ah deitsch». («Моя жена стала дамой, а я — джентльменом»). Но, несмотря на то что они пытались греться в лучах немецкой респектабельности, на них также смотрели свысока. Многие русские германизировали свои имена: Селиг стал Зигмундом и т.д. Другие брали немецкие фамилии, но часто это происходило потому, что с русской фамилией невозможно было получить кредит в немецком банке в центре города.[48] И каким бы успешным ни был русский, как бы ни старался он германизироваться, священный круг немецкого еврейского общества в центре города оказывался для него закрытым. Хотя немцы раздавали русским иммигрантам миллионы, они никогда не приглашали их на свои званые вечера, в клубы и на танцы.

Когда в редких случаях русские оказывались в немецком особняке на Пятой авеню, они реагировали на это с благоговением. У Феликса Варбурга, который был еще более филантропичен, чем его тесть Шифф, была личная шутка, которая забавляла его семью всякий раз, когда появлялся адресат его благотворительности. В детстве в Берлине, когда мимо проезжал автомобиль кайзера, он играл на своем клаксоне небольшую мелодию из четырех нот. В Германии шутили, что слова этой мелодии звучат как «Mit unserem Gelt» — «На наши деньги». Иногда в дом Варбургов приходил пенсионер с небольшим подарком