Звезды – холодные игрушки - Сергей Лукьяненко

– Они уже в вас влюблены, Наставник. Для самой труднойгруппы – это поразительно.

– Они тут самые нормальные, – сказал я.

– И тоже в восторге от Крепостной эры… как группа Никки… Ееголос дрогнул.

– Что случилось, девочка?

Катти неожиданно всхлипнула и вцепилась в меня изо всех сил.

– Наставник Пер… пожалуйста, простите Никки, Наставник!

Мы шли по парку, заботливо выращенному под стеклянным небом,а Катти, еще всхлипывая, говорила:

– Я понимаю… понимаю, Наставник… Это чудовищно выглядело. Новедь он болен.

– Ник бежал из санатория, – сказал я. – Ты знаешь?

Она молча кивнула.

– Я не сержусь на него, – сказал я, вздрагивая от тойчудовищной фальши, что скрывалась сейчас в моих словах. Но не было сил дляправды! – Я не сержусь на Никки.

Впрочем, Наставник Пер сказал бы то же самое.

– Это все память, – сказала Катти убежденно. – Когда мылишаемся памяти, остается только суть. Душа. Вы же знаете, он был оченьимпульсивный. Очень несдержанный. Реагировал на все сердцем. Вы помогли емупреодолеть себя, Пер. Стать нормальным человеком. Но это ведь все равнопрорывалось! Когда исчезло воспитание, исчезло привитое обществом – Никоказался… с обнаженным сердцем. Против нас, умных и все понимающих… Я приехаласюда, я поняла, что не могу… что должна поговорить с вами. Вы обязаны понятьНикки, Наставник.

– Что я могу сделать, Катти? – спросил я, прячась подличиной Пера. – Он покинул санаторий. Он напал на Гибких. Теперь его судьбаникому не ведома.

Мы остановились недалеко от транспортной кабины. Тихо было вэтом маленьком парке полярного интерната. Кажется, даже в кустах никто непрятался, выслеживая стрекотунчиков или подстерегая случайных посетителей.

– Принимая решение, надо было учесть состояние Никки, –твердо сказала Катти. – Вы обязаны были это сделать. Настоять на иномнаказании. Или… или скрыть случившееся.

– Ты меня обвиняешь? – растерянно спросил я. Или – уже не я?Наставник Пер, обжившийся во мне? Наставник Пер, готовый бить Геометров их жеоружием, воспитывать пятую колонну в снежных пустынях, лгать и поучать – радиблагих целей?

– Да, – спокойно ответила Катти. – Обвиняю, Наставник. Имогу это повторить в Мировом Совете.

Нет, этот мир совсем не безнадежен. Он даже не статичен. Оннесется под уклон, но я стою сейчас на пути. И взлет его, и падение – для менялишь равнина. Только – протянуть руку и толкнуть.

Какое сладкое искушение – на миг поверить в себя!

– У Никки были стихи, – тихо сказала Катти. – Давным-давноон читал их мне. Знаете, он словно чувствовал, что с ним случится… такая беда…

Я молчал, я не перебивал ее. Она пришла сюда не обвинятьНаставника Пера, не просить его походатайствовать за затерявшегося в снегах ипочти наверняка мертвого Никки Римера. Ей нужен был кто-то, с кем можнопоговорить о Никки.

А Таг и Ган ее не устраивали. Может быть, тем, что сумелизаломить мне руки за спину?

Все воспоминанья мои скатаны

в большой золотой шар

шар покатился по коридору…

– задумчиво произнесла Катти.

И я, спрятанный в теле Наставника Пера, вздрогнул, вспоминаястихи Ника.

Странные стихи о человеке, который всего-то хотел – войти вдверь, не зная, что за ней поджидает чужая память.

Но шар ему в голову вбил воспоминанья

что были моими

и он назвался моей фамилией вместо

своей войдя в дверь

и теперь

я хоть недолго могу быть спокоен.

Ник-Ник-Никки… мальчик чужой, далекой Земли, такой похожейЗемли… Нам суждено было встретиться – пусть ты был уже мертв в миг нашейвстречи. И все-таки ты во мне, и ты еще немного жив. В отличие от НаставникаПера, после которого не останется ничего.

Ты будешь жив, пока живу я. И может быть, впервые в жизнибудешь спокоен. Хоть недолго.

А Катти читала стихи дальше, легко, не напрягаясь, онапомнила их наизусть, и я сжался, ибо знал, что она скажет дальше:

Мои воспоминания стали его

я же не помню сейчас ничего

а он побежал поплакать на могилку

дедушки моего

присяжного укротителя диких зверей

который был может не лучшим

но и не худшим из людей…

– Он был хороший поэт, – сказал я. – Он был настоящий поэт,Катти.

– Я могу продолжить, – сказала Катти.

Я тоже это мог. И продолжил:

А память,

из чего она состоит

как она выглядит

и какой потом обретает вид

эта память…

– Я не знала, что Никки читал вам эти стихи, Наставник Пер,– задумчиво и словно бы даже с неловкостью сказала Катти. – Он ведь написал ихтри месяца назад. Наставник, неужели вы знали, что Ник продолжал писать стихи?Наставник?

Я молчал. Мне нечего было сказать.

– Наставник Пер, вы очень хорошо их читали. – Катти неотрывала от меня взгляда, все более и более недоумевающего. – Почти как Никки.Как Никки.

Вот ты и попался, Петя Хрумов.

Есть такая штука, под названием душа, и ее подделать кудасложнее, чем форму лица или генотип.

– Воды… – попросил я, оседая на землю. – Катти, принесиводы. Мне… мне плохо. Воды!

Секунду растерянность и неясное подозрение боролись в ней сготовностью прийти на помощь. Потом Катти бросилась бежать к туннелю, ведущемув здание интерната.

А я, вскочив со всей прытью старческого тела, метнулся ктранспортной кабине.

Все. Кончилась передышка. Началось бегство.

И все равно, Ник Ример, спасибо тебе за стихи!

Я ударил кулаком в ртутную жижу терминала.

Миг, пока управляющие системы Геометров, эти куцыеэлектронные мозги, входили в контакт с моим разумом, был долог и томителен. Япопался. Я раскрылся.

И потерял шанс передохнуть, отсидеться день-другой в тепломнутре интерната…

Пункт назначения?

– Наставник!

Я обернулся, встретившись взглядом с Катти. Она вернулась.Замерла как вкопанная на краю полянки, глядя на Пера, только что хватавшегосяза сердце, а теперь – собирающегося улизнуть.