Звезды – холодные игрушки - Сергей Лукьяненко

Океан не помнил обид. Подобно небу, он верил в свободу,подобно небу – не терпел преград. Я стоял на мокром песке, волны лизали ноги, итак легко было поверить, что чужая звезда в небе – мое Солнце, а соленая вода –древняя колыбель человечества.

Вот только линия берега – слишком ровная. Прямая, какгоризонт, и такая же фальшивая. Если пойти вдоль берега, то ничего неизменится: по правую руку потянутся низкие, словно подстриженные, рощицы, полевую – будет шипеть прибой. Лишь песок под ногами изменит цвет, из желтогостанет белым, из белого – розовым, из розового – черным, и – обратно. Полоскапляжа неощутимо для глаз повернет вправо, ее покроет снег, потом сновапотянется песок, и когда-нибудь, очень не скоро, я вернусь к этой же точке, гдеволны все так же будут ласкать берег…

Один человек – уже слишком много, чтобы изменить мир. Ясделал шаг, и вода с шипением заполнила мои следы. Мир – уже слишком мал, чтобыоставить его в покое. Да и нет для живых безмятежности. Только морю и небузнаком покой.

Я поднял правую руку, посмотрел на нее – и пальцы сталиудлиняться. Я лепил их взглядом, превращая человеческую плоть в острыеизогнутые когти.

Впрочем, есть ли у меня еще право называть себя человеком?

– Ты не захватишь письмо? – спросила Эльза. – Похоже, мы тутзавязнем недели на две, муж начнет волноваться.

– Я бы на его месте не прекращал этого занятия, – неуклюжесострил я. Эльза только улыбнулась, протягивая через стол конверт. Ее спутникисидели метрах в пяти, пили темное пиво и скалились, оглядывая нас. Ну еще бы. Ярядом с Эльзой выглядел просто цыпленком. Красивые немки – редкость, на мойвзгляд. А Эльза Шредер мало того что была красивой – в парадной форме «Люфтганзы»она выглядела слегка цивилизовавшейся валькирией. Все эти побрякушечки накителе, длинный ряд серебристых звездочек над левым нагрудным карманом, невестькак удерживающийся на белокурых волосах берет, здоровенный пистолет взапломбированной кобуре…

– А он и не прекращает, – серьезно сказала Эльза. С юмором унее было куда хуже, чем с русским языком. – Ну как, захватишь?

– Конечно. – Я взял конверт, попытался засунуть его вкарман. Конверт упирался. Эльза вздохнула, потянулась ко мне через столик, расстегнулакуртку, опустила письмо во внутренний карман, где уже лежали маршрутный лист и«керосиновые талоны».

И с чего она знает униформу «Трансаэро» лучше, чем я сам?

– Спасибо, Петер, – произнесла Эльза низким мягким голосом.Похоже, коверкая мое имя на немецкий лад, она выражала свое расположение. – Тыхороший мальчик.

Я поперхнулся от обиды. А Эльза полюбопытствовала:

– Может, заедешь во Франкфурт, сам передашь письмо? Ты бывалво Франкфурте? Муж будет рад.

Вот всегда так – стоит оказать услугу…

– У нас расписание напряженное, я дома буду дня три всего, –буркнул я.

– Тогда в следующий раз, – легко согласилась Эльза. – Пока,Петер…

Она поднялась, и я запоздало спросил:

– Куда летите?

– Джамайя. – Эльза вздохнула. – Подвернулся фрахт.

– Птички?

– Попугайчики и воробьи. – Второй пилот «Люфтганзы»поморщилась. Я ее прекрасно понимал. Перевозить тысячу галдящих, гадящих,взбесившихся от тесноты и непривычной обстановки птиц – занятие не из приятных.

Эльза вернулась к своим приятелям, а я остался наедине снедопитой кружкой. Еще вчера я бы одной не ограничился. Но сегодня вылет, такчто, по-честному говоря, и эта кружка незаконная.

Я исподлобья оглядел бар. Народу было много, и все сиделитесными кучками. Самая большая и шумная – американцы из «Дельты» и «ЮнайтедЭрлайнз». Чуть поменьше – японцы из «Джал» и англичане из «Бритиш Эруэйз». Дажеавстралийцев из «Квантаса» и испанцев из «Иберии» я углядел. Наших – никого.Уступали мы в этом секторе позиции, здорово уступали. Я вздохнул, поднимаясь.Подошел к стойке, потянулся к телефону. Здоровяк-бармен, радостно улыбаясь,подвинул мне аппарат. Воскликнул:

– О! Янг рашен пайлот!

Он меня со вчерашнего дня запомнил. Бармены русских всегдалюбят. Мы им выручку делаем… даже в одиночестве.

– Пайлот, пайлот, – рассеянно сказал я. Снял трубку, набралномер диспетчерской. Ответили не сразу.

– Борт тридцать шесть – восемнадцать, «Трансаэро». Окнопоявилось?

Честно говоря, я надеялся, что сегодня вылететь не удастся.Можно было бы еще посидеть, попить хорошего пивка, выспаться в уютномгостиничном номере. Здесь мы бывали редко, жилье бронировали второпях, и потомумне выделили очень приличный люкс.

– Борт тридцать шесть – восемнадцать… – На том конце проводадевушка-диспетчер защелкала клавиатурой компьютера. – Да, есть окно. Всемнадцать ноль шесть. Подтверждаете вылет?

Я посмотрел на часы. Еще не было трех.

– Да.

– На медконтроль в двенадцатый кабинет и в контрольныйцентр, – любезно сказала девушка.

Опустив трубку, я хмуро посмотрел на бармена.

– Фьють? – радостно спросил он.

Вот именно, фьють…

Я кивнул и пошел к двери. Навстречу ввалилась целая толпа –не то китайцы, не то филиппинцы, пришлось прижиматься к стене. Воспользовавшисьзаминкой, я помахал немцам рукой, но они этого не заметили.

Шумно сегодня будет в «Старом Дональде Даке»…

После полумрака бара – тонированные стекла и плотныезанавеси – снаружи немудрено было и ослепнуть. Я зажмурился, доставая темныеочки, нацепил их и только потом огляделся.

Сириус-А и Сириус-Б выжигали небо до белизны. Ничего, кромесвета, над головой. Никаких облаков, конечно…

Земной сектор занимал окраину космодрома. Солидную частьокраины, но именно окраину. Километрах в трех от поселка тянулись посадочныеполосы – нежно-сиреневые плиты, которые не были ни бетоном, ни камнем, нипластмассой. Уже много раз пробовали взять анализ сиреневого вещества, но покаэто не удавалось. С год назад при посадке перевернулся английский челнок,пытавшийся на ходу сделать титановым скребком соскоб полосы. На дальнюю как разсадился шаттл – судя по раскраске, американский. В этом секторе торговлейзанимались в основном они и французы. «Трансаэро» и «Аэрофлот» болтались в кудаменее гостеприимных районах.