Rotten. Вход воспрещен - Джон Лайдон

Сегодня мы сблизились с Джоном. Раньше все было совсем не так, зато теперь постоянно «папа то, папа это». Пока моя жена была жива, было «мама то, мама это». И вдруг внезапно появился «папа».

Я никогда не заботился о Джонни так, как, например, заботятся о девочках. Я сам был не подарок, поэтому как я мог указывать кому-то, как жить? Нужно самому жить так, как проповедуешь. Я не из тех, кто воспитывал по принципу: «Делай так, как я сказал, а не так, как я сам делаю!» Я дал возможность своим сыновьям самим управлять своей жизнью. Я никогда особо их не баловал, потому что сам, можно сказать, рос вместе с ними. Я не намного старше Джонни, у нас всего лишь двадцать лет разницы. Я хотел, чтобы у меня была именно такая семья. У некоторых детей, когда они рождаются, папам уже под шестьдесят.

Что до девочек, то чтобы их удержать, тебе потребуется подогнать к двери бульдозер. Но с Джонни такого не было. Он был верен Норе, и даже сейчас не смотрит по сторонам. Он знает Нору уже восемнадцать лет. Джимми много лет назад, напротив, любил подцепить чью-нибудь девушку. Джонни же был вовсе не таким. Мне кажется, они с Норой очень счастливы. Они всегда казались гармоничной парой, подходили друг другу.

Приятно было видеть, как росли мои сыновья. Они ладили друг с другом. Джонни и Мартин очень близки. Четыре парня в семье – это вовсе не мало. С одной девочкой могло бы быть больше проблем, чем с четырьмя мальчиками. Парни могут постоять за себя, но как можно защитить девушку от возможных домогательств, насилия? Как сегодня девочка может пройтись в одиночку по улицам Лондона?

Наш район в Финсбери Парке был полностью населен ирландцами. Когда я впервые попал туда, я подумал: «Ого, я в Ирландии, что ли?» Вечерами субботы мы с детьми ходили в специальный общественный центр, где собиралось население этого округа. Пока дети играли, мы с друзьями выпивали. Было здорово.

По прошествии лет я не очень понимаю, куда именно делись ирландцы. Сегодня в Финсбери нет ни одного. Зато здесь много греков. Есть турки, достаточно африканцев, которые, к слову, могут быть жестокими.

Моему сыну Бобби даже однажды поранили ножом горло прямо возле двери. Это ужас, но ты живешь здесь и справляешься с этим. Это часть жизни, как и все прочее.

Вот почему я путешествую. Это помогает мне расслабиться, отключить сознание от работы и бесконечной борьбы за выживание. Поэтому я думаю, что и Джонни следовало бы найти себе какое-нибудь хобби, чтобы периодически отключаться от всего – рыбалка, гольф или что-то подобное. Ему нужно расслабляться и потом снова возвращаться к музыке, чтобы становиться более продуктивным. Но Джонни гиперактивен. Он постоянно что-то ищет, что-то выдумывает, пытается быть разным.

Когда нас впервые начала атаковать пресса, я оставил фотографии, и они забрали буквально все, даже фото моей жены. Затем они написали абсолютную ложь про Джонни и его маму, а она тогда уже не могла никак защититься. Джонни это злило, поэтому долгие годы я препятствовал его общению с прессой. Когда люди хотят взять у меня интервью, я обычно не соглашаюсь. Я видел, что они делали – провоцировали меня на диалог, чтобы потом переврать все, что я говорил. Они хотели, чтобы я говорил гадости про своего сына. Но я никогда не нуждался в деньгах до такой степени, чтобы поносить Джонни. Я никогда не буду ругать своих сыновей, потому что вне зависимости от того, что они делают, я горжусь ими. Однажды одна из газет попросила дать комментарии для статьи, но им было нужно услышать от меня исключительно то, что они сами уже сформировали в своей голове, – что мой сын урод, хулиган, придурок и злодей. Джонни имеет дурную славу исключительно из-за сценического образа. Вне сцены он может быть абсолютно разным. Я недавно все же прочел статью, где было написано, что таких, как Джонни, – один на миллион, что он – персонаж, изменивший мир. Боже, ну конечно. Мой Джонни действительно изменил мир.

Ты знаешь, что всю ночь ты будешь нести всякую хрень, а я, как ты знаешь, не буду это слушать. Почему бы нам просто не пойти домой?

Тот последний момент на сцене в Сан-Франциско был истинным. Я действительно чувствовал себя так, словно меня обманули. Мне казалось, что моя жизнь была у меня украдена какими-то низшими существами. Наша неспособность справиться с собой разрушила нечто совершенно великолепное. Я уверен, что история винит меня за это. До сих пор люди тщательнейшим образом судят о том, что я делал и чего не делал, и до сих пор этот интерес как зараза передается по всему миру.

Я не святой. Я прав и не прав так же, как и другие.

Я поступал неправильно по той причине, что был молодым, глупым и буйным. У меня не было каких-то понятий и восприятий, которые, по идее, должны были быть у меня. Я, скорее, убегал от проблем, нежели пытался биться головой об их стену. И всегда обвинял других в том же самом. При этом я знаю, что у меня есть одна особенность характера: я люблю наблюдать, как все летит нахрен, до того момента, когда хаос становится приятнее, чем закон и порядок. И я всегда буду таким.

Но и я не безвинен.

Я мог бы оказать Сиду больше помощи. Если бы я только не был таким ленивым и не предпочел умыть руки, как Понтий Пилат.

Груз этой вины я буду нести с собой до гробовой доски. Я не знаю, что конкретно я должен был сделать, но я определенно должен был что-то предпринять. Всегда есть выходы. Никогда нельзя проявлять лень и пофигизм, если речь идет о твоих друзьях.

Хотите верьте, хотите нет, но у меня нет враждебного чувства по отношению к Малкольму. Последний раз мы встречались в 1983 году, когда Берни Родс пытался открыть ночной клуб в Нью-Йорке. Он хотел обсудить эту идею со мной и Малкольмом.

Он сказал, что мы оба представляем собой великие разумы, которые должны объединиться и прекратить все это. Хорошо, мы встретились, сели, и Малкольм включил звезду. После пары бокалов бренди он начал рассуждать как политик на трибуне. Я встал и сказал, что ухожу. Берни остановил меня и попросил остаться. Было мило с его стороны попытаться это сделать, но в итоге он сам вышел из-за стола.

Я наклонился к Малкольму и решительно заявил: «Смотри, Малкольм, Берни ушел в туалет. Ты знаешь, что всю ночь ты будешь нести всякую хрень, а я, как ты знаешь, не буду это слушать. Почему бы нам просто не пойти домой?»

Мы пожали друг другу руки и разошлись: он в одну сторону, я – в другую. Мы оставили Берни в туалете с неоплаченным счетом.

У вас когда-нибудь было чувство, что вас обманули?