Элиза и Беатриче. История одной дружбы - Сильвия Аваллоне
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Алло?
Он не мог знать, что это я. Мы не разговаривали полгода. Он не искал меня: ни электронных писем, ни бумажных. Я глубоко вздохнула и на одном дыхании выговорила:
– Привет, это Элиза. Через полтора месяца, если все будет хорошо, я рожу, ребенок твой. Знаю, звучит неожиданно. Я ничего от тебя не хочу, правда. Ты ведь в Париже? Там и оставайся. Просто ты должен знать, так будет правильно.
Я положила трубку. За эти двадцать-тридцать секунд Лоренцо и пикнуть не успел. Тут же перезвонил мне, потом еще и еще, но я, сидя на пепелище своей юности, не смогла заставить себя ответить.
* * *
И теперь, то есть в конце истории, я спрашиваю себя: почему ты все эти годы не забывала Беатриче, Элиза?
Лоренцо отставим, у вас с ним ребенок. Но Беатриче? Любая девчонка, восхищавшаяся в лицее своей лучшей подругой, вырастает и забывает ее. Это обязательный этап. Никто не делает из этого такую драму.
Конечно, пытаюсь я оправдаться, если бы через год не появились социальные сети, если бы во время моего взросления не совершалась эта цифровая революция, то, наверное, я бы смогла оставить ее позади. Не видя ее каждый день, каждый час во всем ее великолепии. Но мир пошел известно каким путем.
Книги устарели, перед интернетом устоять было невозможно.
Я стала матерью, она – знаменитостью.
2008-й, 2009-й, 2010-й: сколько ночей я проплакала, качая на руках горящего в лихорадке Валентино, отчаявшись закончить курс, влюбиться еще когда-нибудь и начиная понимать мою мать. А Россетти, где она в это время была? В бизнес-классе рейса на Дубай, обвешанная золотом, с энным по счету бойфрендом – актером, бизнесменом, – с которым она целовалась и запечатлевала их экзотические путешествия, купание в бассейне, льющееся литрами шампанское. Ни единой простуды, насморка, накладки, морщинки. Лишь море света, успеха, веселья. Но что было хуже всего? То, что я специально искала ее. Не желала ни видеть, ни слышать, но не могла устоять. И часами смотрела на ее фотографии, ощущая себя абсолютным ничтожеством.
Из того, что я рассказала, можно вывести, будто студенческие годы были идиллическими, – не хотелось, чтобы так думали, потому что на самом деле я просто погибала. Несмотря на всю помощь, я все равно оставалась двадцатилетней девушкой с ребенком, которой надо как-то жить. После совершенной ошибки. По вечерам все остальные, проведав Валентино, уходили развлекаться, заниматься любовью, а я сидела взаперти с ним на руках – капризничающим, страдающим от колик – и изучала творчество Данте. Невыносимо было, сходив с кем-нибудь на встречу, услышать: «А-а-а, у тебя ребенок», потом вернуться в полном унынии и, открыв наугад какую-нибудь соцсеть, увидеть Беатриче на Мальдивах, а Лоренцо – целующимся с другой. Сущий ад. Потому что и Лоренцо, конечно же, тоже. Думаете, он не публиковал свои фото в Сорбонне? С толпой друзей? На лугу у Дома инвалидов? Что он не сменил штук двести девушек за эти годы?
Мы с ним стали «друзьями» в интернете. Друзьями, представляете? Но раз я пользовалась вымышленным именем и фиктивным аккаунтом, то с кем он тогда дружил? Ни грамма правды не было между нами на этой платформе. Мы ни о чем не говорили, не поддерживали друг друга, не давали друг другу пощечин. Я лишь шпионила за ним, в одностороннем порядке, и билась о стену его лжи, потому что и он тоже – что он о себе рассказывал? Может быть, что у него есть сын? Или брат? Да нет. Какая дружба возможна через витрину? Это просто конкурс мазохистов, по крайней мере в моем случае.
И вот я искала их в интернете – Беатриче, Лоренцо, – и чем больше фотографий смотрела, тем больше прощала. Бледнели проведенные вместе моменты, дуб, пьяцца Паделла. Мои воспоминания словно потеряли свою ценность оттого, что они оба теперь вели такую великолепную жизнь: один наконец превратился в достойного отпрыска, вторая, как и ожидалось, – в настоящую королеву вселенной.
Ну а я – единственная, кто вернулся в начальную точку, так и оставшаяся асоциалом – заводила себе эти фиктивные аккаунты, которыми пользовалась легкомысленно и без всякой меры. Правда, лишь поздно вечером, закончив учебу и уложив Валентино. Мне совсем нечем было похвастаться: я просто училась и сидела с сыном, чувствуя себя как в тюрьме. Однако в тот период я пребывала в заблуждении, будто этот способ автоматически принесет мне свободу. И потому, стыдясь и чуть ли не прячась от самой себя, шла в ванную, наносила боевую раскраску, в которой никогда не показалась бы на улице, раздевалась, принимала перед зеркалом соблазнительные позы в белье и фотографировала себя. Я воображала, будто освобождаюсь от самой себя, меняю личность, убегаю.
Ничего из этого в сети вы не найдете. Все эти профили, созданные в украденные у себя же ночные часы, я через пару месяцев закрывала. Называлась разными нелепыми именами: Джессика Макиавелли, Дебора Поцци, Шерон Моранте. Я просто пряталась и отвлекалась через эту фальшь, знакомясь с мужчинами, которых никогда бы не встретила на литературном, тренируясь соблазнять, пытаясь сделать так, чтобы меня принимали, признавали мое существование. Хоть и знала, что вот эта я, сидящая в своей комнатке на втором этаже общежития, по-прежнему не годится для общества. Я чатилась ночами напролет, как мой отец. Загружала непристойные фотографии, изобретала отчаянные приключения, которых у меня никогда не было, – с головной болью и отвращением к себе, ощущая себя еще более опустошенной, чем раньше.
Сейчас-то я уже это бросила. Какое-то время назад я уступила самой себе, позволила не нравиться другим.
А тем временем лицо Беатриче застывало в известную всем маску. Ее образ окончательно отделился от нее, кристаллизовался в некую магическую сущность, которую все либо призывают, либо проклинают. Одни и те же кудри цвета горького шоколада, одна и та же помада, тени, наклон головы, ибо этого требует мир. Я ничего не смогла бы рассказать о ее жизни за прошедшие тринадцать лет, и не потому, что мы не общаемся, просто, глядя на фотографии, где она всегда одна и та же, я думаю, что этой жизни у нее и не было.
* * *
Я просидела до шести утра. Рождество наступило. Я вымоталась, но надо ехать в Биеллу. Последний раз – клянусь! – взгляну на тебя.
Завидовала
