Разруха - Владимир Зарев

— Какое фондю? — удивился Боян, поднял правую руку и приложил ее к сердцу в масонском приветствии.

— Шутки шутишь… — как-то угрожающе произнес Краси. Он заметил его жест, но в отличие от того далекого постыдного утра в отеле «Нью-Отани», не отреагировал на него, — а те головорезы шутить не любят… Советую тебе воскресить дядюшку Георгия и вернуть товар. Ну, ты и ловкач… Тебе дали на всё три недели.

— Мне нужны минимум два месяца, — ответил Боян, — два месяца, если они хотят получить деньги…

— Тебе дали три недели, — не дослушал его Дионов и добавил, не скрывая удовольствия: — об одном жалею, о тех долбаных турецких яхтах. Такие были красавицы — как шлюшки при полном параде…

Когда он вернулся в «Бояну», запах росных трав в саду добил его окончательно. Светало. Челюсть онемела, ему не хватало воздуха, возникло чувство, что он задыхается. В гостиной горел свет. Магдалина, свернувшись калачиком, лежала на кожаном диванчике, рядом — выскользнувшая из ее рук книга. Она почувствовала его во сне. Улыбнулась счастливо. Встала и пошатнулась, выходя из дремы. Сон стекал с нее, как вода. И вскрикнула. Тихо, словно потеряла его.

— Зачем? Зачем?.. — глупо было объяснять, к тому же она сама мгновенно все поняла. — Но ведь ты мне обещал!..

Она поцеловала его. У Бояна не хватило сил поднять руки, чтобы ее обнять.

— Мой милый, мой единственный, — шептала она, а уже не было смысла. Ничто уже не имело смысла.

* * *

Он не нуждался ни в сочувствии, ни в утешении, даже в любви не нуждался. Челюсть у него распухла, тело одеревенело, движения стали скованными, старческими, словно за одну ночь прошло двадцать лет. Он впадал в ярость, бил тарелки и другие предметы, мелькнула даже безумная мысль пойти в полицию и, пусть ценой собственной жизни, утянуть с собой и тех. Он часами смаковал свою месть, словно она была бесценной вещью, наслаждался и упивался ею — до пены на губах, но он не знал, кто они, не мог их назвать, у них не было ни имен, ни лиц, они были абстракцией, очередной игрой судьбы, законом бездушных, фантомных денег, воплощением их бесчувственной власти. Тони Хури скрывался в Цюрихе, где-то в красоте швейцарских Альп. Краси Дионов был пешкой — не мозгом, не рукой, а ножом, случайно подобранным кем-то орудием убийства.

Потом его гнев стихал, сознание тупело, накатывало смирение, вынужденное безразличие, которое и есть подлинное олицетворение человеческого страха. Он сходил в церковь, погрузился в сумрак храма при Семинарии, помолился Богу, но неискренне, потому что в глубине души проклинал Его. Застыв перед Распятием, возложил к его подножию свою безутешность, обещая, что если произойдет чудо, если пронесет, то он построит церковь и часовню, оплатит пересадку печени какому-нибудь ребенку, до конца жизни будет кормить сирот десятка самых бедствующих детских домов. Шепотом давая обеты, он, в сущности, предлагал сделку. Дать, чтобы получить — он до автоматизма отработал этот механизм, и тот стал частью его мышления, рефлексом. Но как подкупить Бога? Он проделывал это с политиками, с чиновниками и судьями. С всевозможными представителями земной власти. А как быть с Тем, Кто на Небесах? Что Ему нужно? Пустынно одинокому, не нуждающемуся ни в чем. Умиление и покаяние? «Какой был потрясающе поучительный фильм…» Когда солнце и гомон семинаристов у церкви вывели его из оцепенения, Боян понял, что его трясет не от экстаза, а от страха.

Он старался доставить себе удовольствия разного толка, подсознательно понимая, что любое удовольствие, даже самое стыдное, дает чувство свободы, а он ведь привык к свободе, к этому прекрасному и опасному наркотику, который ему обеспечивала власть денег.

Как-то, одним бесконечным вечером у него зазвонил мобильный телефон.

— Узнал, кто это? — Звонил Илиян Пашев.

— Не ждал… в это время.

— Ты попал в серьезный переплет, — сказал Илиян. Его голос звучал холодно и делово.

— Да, не повезло…

— Я бы выразился куда жестче, — трудно было понять, издевается он или сочувствует. — Сегодня я купил сеть твоих автозаправок и ресторанов «Хай!». Мы торговались с твоими знакомыми борцами… думаю, я дал за них приличную цену, — он запнулся, — приличную и для меня, и для тебя.

— Благодарю.

— Не стоит благодарности. Я помню наш разговор в «Шератоне». Постараюсь тебе помочь, — и отключился.

Боян сел на бортик бассейна, опустив ноги в прохладную воду. Сигара увлажнилась и стала горькой. Вдруг ему пришло в голову, что Илиян неслучайно так настаивал на их встрече в «Шератоне». «Нам непременно нужно встретиться, — сказал он тогда. — Немедленно!» Десять лет они делали друг другу подсечки и выкручивали руки. Их беседа была странной и, с точки зрения здравого смысла, невозможной. Что, в сущности, хотел ему сказать Пашев, прибегнув к метафоре о минусе и плюсе, о низменном и высоком? И почему предложил ему свою дружбу? После стольких лет вражды, усталости и омерзения? Илиян тогда, не скрывая тоски, подчеркнул: «Теперь мы не можем друг без друга». И тоска эта была не нарочитой. А что, если это было предупреждение, если какими-то неведомыми путями Илиян узнал о капкане, подготовленном Бояну или им двоим, и попытался его обезвредить? Что если он, непобедимый Пашев, — у Бояна перехватило дыхание, — тоже был порождением Генерала? Его образом и подобием? Боян вдруг осознал, что его вечный соперник был членом Великой ложи Вольных каменщиков, у них были разные духовные отцы, но все же оба они были посвященными братьями. Вспомнил, как хищно блеснули его глаза, когда он предложил ему разделить курорт «Святой Никола» и как тут же они погасли. «Сейчас деньги мне нужны для другого…» Для чего «другого»? Может, для того, чтобы вернуть долг никому не известному «кузену», надоедавшему и Марии, и Магдалине от имени Генерала? Возможно ли это? Вряд ли. Скорее всего, это плод его больного воображения. «Я просто сойду с ума, — громко произнес Боян, — я и в самом деле рехнусь!»

Тем временем Краси Дионов не дремал, наслаждаясь возможностью позлорадствовать над чужим несчастьем, он сообщил кому только мог о крахе Бояна, о том, что его высокомерный компаньон рухнул с высот своего величия, как те памятники времен социализма, значение которых раньше преувеличивали, а потом просто переплавили или распихали по складам на городских окраинах. Былой факт существования бизнесмена Бояна Тилева сменился никому не нужным мифом. Оказалось, что так называемые друзья были готовы простить ему все, даже незаслуженный взлет, но испугались его падения, как заразы, которая могла перекинуться и на них, словно он по глупости подцепил срамную неизлечимую болезнь и сейчас в полном одиночестве расплачивался унижением, распадом разлагающейся плоти. Бояна окружила тишина, стыдливая и желчная, ибо ничто человеческое им не было чуждо. Те, кто раньше звонили ему по пять раз на дню, напрашиваясь на встречу, присылали цветы Магдалине, знали его привычки лучше него самого, вдруг испарились. Оба его мобильных телефона в одночасье онемели. Когда он ненадолго заскакивал к себе в офис, его встречали смущенные, сбитые с толку, куда-то спешащие секретарши. Боян забросил все дела. Он только продавал. Яростно и самоубийственно. Его еще не гнали из клуба Краси Дионова, но вокруг него уже образовалась пустота, словно он издавал постыдный запах.