Застигнутые революцией. Живые голоса очевидцев - Хелен Раппапорт

Графиня фон Ностиц была в ужасе от сцены, которая разыгралась в Александровском военном училище. По ее словам, «героизм этих мальчиков, просто детей пятнадцати-шестнадцати лет», был «единственным светлым пятном в этот черный ужасный день». Когда начался штурм училища, некоторые юнкера укрылись за огромной поленницей, сложенной перед зданием накануне зимы: «Выбравшись из училища, они забрались на поленницу и стреляли в большевиков в последней отчаянной попытке остановить их. Их было крайне мало, они сражались до тех пор, пока у них не закончились боеприпасы, а потом стояли, с по-детски пухлыми щеками, белыми, как мел, и ждали своей смерти. Это было ужасно – смотреть, как большевики играли с ними, как кошка с мышкой, растягивая миг неизвестности, тщательно выцеливая свои живые мишени, пока не перестреляли всех их, одного за другим»{956}.

Тела юнкеров лежали там несколько дней, «сложенные одно поверх другого в поленницу». Тех, кто сдался в училище, по воспоминаниям одного из сотрудников Красного Креста, «на набережной Мойки… выстроили в ряд, с руками, связанными за спиной, стреляли им в спину и сбрасывали их головой в воду»{957}. Везде, где только в последующие несколько дней мародерствовавшие матросы и красногвардейцы обнаруживали на улице юнкеров, они нападали на них и убивали; ситуация была сходна с тем, как преследовали полицейских в феврале 1917 года. Луи де Робьен видел, как на улице Гоголя сломался автомобиль, полный юнкеров, которые пытались спастись, и красногвардейцы накинулись на них и растерзали всех их; изуродованные тела юнкеров оставались на мостовой еще несколько часов{958}. К счастью, британцам удалось благополучно укрыть восемь юнкеров, которые охраняли их посольство, и отправить их по домам, «переодев в гражданское платье»{959}[115].

Для Бесси Битти разгром юнкеров стал «днем стыда», «жертвоприношением младенцев, неоправданным и напрасным», и она возложила бо́льшую часть вины на плечи тех, кто послал этих юношей сражаться за них, оставаясь при этом вне досягаемости. «Обреченное на неудачу выступление юнкеров» ознаменовало краткосрочную и неравную пробу сил между новым правительством Ленина и «Комитетом спасения Родины и революции»{960}. «Керенский снова подвел нас, как он уже сделал это во время «июльского кризиса» и в вопросе с Корниловым», – отметил сэр Джордж Бьюкенен с сожалением в своем дневнике 30 октября. На какое-то время получив поддержку со стороны восемнадцати казачьих рот под командованием генерала Краснова, Керенский сопровождал их поход на Царское Село. Но здесь он вновь проявил нерешительность, и Краснов со своими силами отступил в Гатчину в ожидании расправы 50 000 большевиков и рабочих над его 1200 бойцами, которые были принесены в жертву. Скоро после этого Керенский бежал (никто не знал куда) и тщательно скрывался, перед тем как в мае 1918 года переправиться в Финляндию[116].

2 ноября правительство Ленина объявило об окончательном разгроме Временного правительства. Но это был бесчестный разгром, который не мог принести славы. Защита Петрограда силами «нескольких казаков, женским батальоном и детьми», по оценке Луи де Робьена, «могла иметь какой-то успех лишь в том случае, если бы, в принципе, не было никого из нападавших». Этот факт сделал правительство Керенского «объектом для насмешек»{961}. Это также подтвердило то, что падение прежнего буржуазного правительства (и создание нового Советского) прошло «бесславно, тихо, совсем не героически»{962}.

17 ноября 1917 года Фил Джордан засел за очередное длинное письмо с изложением последних событий. Это было ужасное время; большевики, писал он кузине Фрэнсиса миссис Энни Пуллиам в своем неповторимом стиле, «расстреляли Петроград в куски». «Мы все сидим на бомбе Просто ждя кто поднесет к ней спичку, – добавил он с присущим ему острым чувством драматизма. – Если Посол выйдет из этой Передряги живым нам всем тогда ужжасно повезло». На этот раз храброго Фила одолевали тревоги: «Эти сумашшедшие Убивают друг друга Как мы дома Бьем мух». Даже его босс был вынужден признаться своему сыну Перри: «Я еще не знал места, где человеческая жизнь стоила бы так дешево, как сейчас в России». Но, как бы это ни было печально, убийства, грабежи и акты насилия в качестве мести теперь стали настолько обыденным делом, что посол США обнаружил, что он «уже притерпелся» к ним{963}.

В Москве Октябрьская революция была еще более жестокой и кровавой. Юнкера там были «заранее предупреждены, а значит, вооружены» и заблаговременно заняли укрепленные оборонительные позиции в Кремле и на других стратегических объектах{964}. Большевикам потребовалось десять дней, чтобы установить свою власть после ожесточенных боев на улицах и в районе Кремля, потеряв более тысячи человек погибшими. И в Москве зверства в отношении сдавшихся юнкеров были гораздо более распространенным явлением, чем в Петрограде. Здание консульства США в Москве было сильно повреждено артиллерийским обстрелом; гостиница «Метрополь», где проживало много иностранцев, была частично разрушена. Коллегам Лейтона Роджерса в Московском филиале Государственного муниципального банка Нью-Йорка, которые разместились в гостинице «Националь» в Москве, пришлось укрыться в подвале в картофельном отсеке, где, как он слышал, они провели три дня самых тяжелых боев в городе за игрой в покер{965}.