Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова - Борис Кипнис

В ответ на это герой наш посылает Суворочке письмо, полное отцовских наставлений, как вести себя в большом свете, на опасные дорожки которого ей теперь придется ступить:

С точки зрения светской морали и нравов, царивших при дворе и в столице, наставления полководца дышат патриархальной стариной чуть ли не петровского и анненского времени, поэтому отчасти смешны. Наоборот, именно бойкость и остроумие облегчали продвижение по карьерной лестнице в свете и при дворе. Но Суворов как огня боится, что дочь его может пойти именно по такому пути. Пагубный пример Варвары Ивановны маячит перед ним, а дочь, которую он продолжал считать своим единственным ребенком, слишком дорога ему, чтобы допустить малейшую возможность замарать хотя бы подол ее платья в светской «грязи». Положительного мнения о светском обществе он принципиально не допускает, а потому хочет всячески оградить Наташу от светских связей и знакомств. Нравы двора его попросту удручают и вызывают брезгливость. Вскоре это приведет его к большой неловкости, а именно это в свете и при дворе порицают прежде всего.

Пока письмо это шло в столицу, туда 28 февраля прибыл Потемкин. Суворов приехал 3 марта. В этот день А. В. Храповицкий сделал в своем дневнике единственную запись, то есть выделил указанное событие из всех прочих:

Почему многоопытный статс-секретарь записал только это событие? Ответ прост: Наташе было всего 15 лет и 7 месяцев, когда она получила это высокое пожалование. Заметим, что не во фрейлины к кому-либо из великих княжон, внучек императрицы, не во фрейлины к великой княгине Марии Федоровне, супруге цесаревича Павла Петровича. Нет, сразу же к самой государыне, да еще и была помещена жить во дворце, в «уборной комнате», то есть в личных покоях Екатерины II. По сути, такое пожалование не что иное, как почесть, предназначенная ее отцу. Первая многообещающая награда за Измаил.

Увы, бедный Суворов по достоинству оценить эту милость не мог, ибо она грозила свести на нет все усилия по нравственному «сбережению» дочери, которыми просто перенасыщено вышеприведенное письмо к ней. Можно представить себе, что творилось в сердце нервного, израненного, душевно неспокойного отца. Он спешил в Петербург по февральским дорогам в кибитке, укрытый медвежьей полостью. Он читал и перечитывал строки из ее январского письма:

И вот теперь это дитя, которое рисует замок на листе писчей бумаги и шлет его ему далеко, в Молдавию, через всю необъятную Россию, это дитя, которое ничего-то, кроме Смольного монастыря и мудрой Софьи Ивановны де Лафон, в жизни не видело, оказалось в самом средоточии нравов «наилегчайших». Он, бесстрашно шедший в адский пламень стольких сражений, он, привыкший смотреть в глаза смерти, он, признанный герой, был не на шутку встревожен. Суворов растерялся.

Но надо было держать себя в руках. Уже 4 марта его милостиво принимала сама государыня, он был вынужден улыбаться и благодарить за милость, а на душе кошки скребли. Через два дня, 6-го, его снова пригласили во дворец:

Снова надо было улыбаться, а душа его поджаривалась на медленном огне.

9 марта Суворов опять в Зимнем дворце: он присутствует на торжественной церемонии по случаю взятия Измаила. В полдень мимо дворца были провезены неприятельские знамена и другие трофеи, взятые в этом кровопролитном штурме нашими победоносными полками. Императрица, Потемкин и придворные смотрели в дворцовые окна на триумфальное шествие, направлявшееся в Петропавловский собор. Суворов стоял среди свиты Екатерины II, не заметить его было нельзя: Андреевская и Георгиевская ленты муаровой рекой струились с его плеча на бедро, где всякий видеть мог большой белый крест Св. Георгия, на груди вспыхивала тысячами огоньков под робкими лучами мартовского солнца бриллиантовая звезда Св. апостола Андрея. Через две недели государыня подписала указы о награждении героев Измаила. В формулярном списке Суворова об этом записано следующее:

О награждении полководца до нас дошла собственноручная записка-рекомендация Потемкина: