Расстрельное время - Игорь Болгарин

— А что с этим? — кивнул Красильников на Андрея. — Может, тоже до их компании?

— Нет, Семен.

— Проверить бы надо

— Обязательно проверим. В деле. А пока…

Кольцов задумался.

Красильников ждал его решения.

— Пока вот что! Сегодня же съездишь с ним во Владиславовку и от моего имени попросишь Кожемякина, пусть сразу же выдаст ему какой-нибудь документ. А то снова попадёт под регистрацию.

— Так, может, мы здесь ему все сделаем? У меня тут, в комендатуре, есть свои люди.

— У Кожемякина, — твердо сказал Кольцов. — Здесь, в комендатуре, ему светиться совсем не с руки.

— Понял. Мы туда и обратно.

— Да, пожалуйста! У нас с тобой, Семен, с завтрашнего дня здесь, в Феодосии, начинаются серьезные дела.

Подъехали на автомобиле Гольдман, Бушкин и Миронов. Кольцов пошел им навстречу.

— Почему Миронова обратно в Харьков не отправили? — сердито спросил Кольцов.

— Не хочет.

— Вы знаете, Павел Андреевич, мне понравилось воевать. Как вы на это посмотрите? — спросил Миронов.

Кольцов удивленно хмыкнул:

— Я на это посмотрю отрицательно.

— Напрасно. Если бы не я, ваша биография к нынешнему дню сложилась бы иначе.

— Ваш мужественный поступок, граф, я оценил. Но благодарить вас буду в Харькове.

Тем временем особисты из отряда Кольцова стали вытаскивать из тайников шхуны тяжелые ящики.

Кольцов взял Гольдмана за руку:

— А вам с Бушкиным, Исаак Абрамович, поручаю разобраться со всем этим бандитским имуществом. Все описать, взвесить, подсчитать. Составить соответствующие описи. И сдать здесь, в Судаке, на ответственное хранение. Позже подумаем, как все эти ценности переправить в Москву, в Гохран.

— Что? Опять бриллианты? — воскликнул Бушкин.

— И бриллианты тоже, — сказал Кольцов.

— Все понятно. Значит, опять начнутся неприятности, — вздохнул Бушкин.

— Почему? — удивился Кольцов.

— Как? Разве вы не знаете? Бриллианты всегда притягивают к себе неприятности. Это такой закон. Вспомните хотя бы Париж.

— Ничего! — улыбнулся Кольцов. — Те неприятности пережили, может, переживем и эти.

Медленно и трудно город залечивал свои раны.

Самым первым заработал базар, хотя на нем никто ничего не продавал. Большей частью менялись. Своих денег новая власть ещё не выпустила, а в старые — николаевские, керенские — уже никто не верил. За кусок сала здесь можно было выменять слегка поношенные сапоги, за ведро картошки — нарядную женскую кофту или мужские брюки. Даже рыба, которой всегда был завален базар, сейчас стала редкостью и поднялась в цене. Хорошую пятифунтовую рыбину можно было сторговать за буханку хлеба. Но эквивалентом деньгам все же служило сало.

К вечеру город пустел. Горожане расходились по домам, закрывали ставнями окна и на все запоры и засовы запирали двери. Под городом все еще бродили небольшие, не истребленные пока банды, иногда они отваживались залететь на окраину города, слегка пограбить и торопливо раствориться в степи.

Газет еще не было, и большей частью город жил слухами.

У ворот Реввоенсовета и комендатуры денно и нощно стояли часовые с винтовками. К ночи они выкатывали еще и пулеметы, они, как легавые собаки, лежали у их ног.

Красильников вернулся из Владиславовки к вечеру. Миронова он, вопреки его нежеланию, все же отправил поездом обратно в Харьков. Лагоду Кожемякин переодел в красноармейскую одежду и снабдил документами, но от этого страх у него не прошел. Он боялся всех и всего, что имело отношение к власти. Красильников поселил его вместе с собой в гостинице и попросил его свою комнату без крайней надобности не покидать. Можно было, конечно, отправить Андрея домой, но Кольцов имел на него другие виды. Он понял, что будет вынужден выйти на тропу войны с «тройкой», и Лагода ему был нужен, как свидетель.

Ночью Кольцов поделился с Красильниковым всеми своими размышлениями.

— Это что же получается? Похужее царских застенков? — удивился Красильников. — Нет, Паша, я в это не верю.

— Верю — не верю, это что-то из дамской карточной игры. Я допускаю, что это возможно, и обязан проверить… — Ворчливо сказал Кольцов и сокрушенно добавил: — Слишком много времени мы истратили на банду Жихарева.

— И правильно сделали, — не согласился Красильников. — Иначе все ими награбленное уже сегодня было бы у турецких барыг.

— Ладно! — махнул рукой Кольцов. — Сделали — и сделали. Впредь будем умнее.

— Что ты предлагаешь?

— Проверить все рассказанное Лагодой. Я ему верю.

— Ну, веришь. А как проверять будешь? Если они обыкновенные бандиты, они с такой же легкостью, с какой расправились с арестованными, расстреляют и нас. А потом еще и докажут, что мы с кем-то там состояли в каком-то сговоре или еще что-нибудь более нелепое.

— В этом ты прав, — согласился Кольцов. — Надо хорошо подготовиться. Вернутся Гольдман и Бушкин, соберем всю нашу команду. Если понадобится, подключим Кожемякина с его бойцами.

Размышляя, Кольцов пару раз прошелся по комнате, остановился напротив Красильникова:

— Будем надеяться, всё произойдет спокойно.

— Так думаешь? — спросил Красильников. — Объясни, почему?

— Ты вот сказал: бандиты у нас под носом орудуют. Это не совсем так. Эти — не бандиты. Тут нечто другое, — Кольцов замолчал и долго так стоял, невидяще глядя перед собою, видимо, собирался с мыслями. Затем продолжил: — Понимаешь: законов пока нет, а проблем много. Решают их, кто как может: кто по здравому размышлению и по совести, а кто бездумно, но старательно и ретиво исполняет указания, спускаемые с большой или не с очень большой высоты. Инструкции всегда пишутся для людей здравомыслящих, а исполняют их зачастую дураки. К примеру, в инструкции пишут, что надо тщательно разобраться с бывшими врангелевцами, которые не отплыли в чужие страны и остались здесь, выявлять тех, кто может угрожать советскому строю. Умный будет разбираться, а бездумный дурак при власти примет эти слова к исполнению и, перестраховываясь, станет расстреливать всех подряд. Похоже, это наш случай.

— Я и говорю, они и нас всех перестреляют, — повторил Красильников.

— Не-ет! Дурак боится бумажки. Он ей молится, как иконе, потому, что дурак, — сказал Кольцов.

— Но нам-то что от этого?

— Мы — государево око! У нас есть подписанное Фрунзе право единолично решать все вопросы, касающиеся дальнейшей участи военнопленных. Для дурака эта бумага страшнее пулемета.

— Ну а если эти, которые здесь, не дураки? Если они дорвавшиеся до власти обыкновенные бандиты? — снова высказал свое сомнение Красильников. — Таких сейчас тоже хватает.