Лавочка закрывается - Джозеф Хеллер

Острота, с которой Йоссарян похотливо предвкушал свежие, сладострастные ощущения и открытия с Мелиссой, с утратой новизны стала притупляться. Они слишком быстро привыкли друг к другу — это случалось и раньше; это случалось каждый раз, — и Йоссарян решил, что им нужно начать пореже видеться. Если они не собирались ложиться в постель или не обсуждали, что будут есть, им часто нечем было заняться. И это тоже случалось раньше; это случалось каждый раз. А ничегонеделание нередко было делом, которое приятнее было делать в одиночестве. Он ни за что в жизни не пригласил бы ее на танцы еще раз и скорее умер бы, чем пошел в театр. Возможно, после сотни тысяч будет благоразумнее расстаться друзьями. Он еще ничего не говорил ей о своем альтруистическом порыве. Донкихотские идеи приходили ему в голову и раньше.

А потом его настиг удар.

Вот в чем было еще одно различие двух путешествий по Рейну.

Зигфрид отправился на охоту и был поражен ударом в спину.

Йоссарян направился на автобусный вокзал и был спасен в больнице.

Он получил свое пограничное состояние и свой СИБ, и в течение десяти следующих дней он и его медицинская сестра Мелисса, которую он собирался видеть пореже, были вместе каждое утро, и большую часть каждого дня, и большую часть каждого вечера, пока она не уезжала, чтобы выспаться и на следующее утро снова явиться на работу и ограждать его от смертельных опасностей, исправляя возможные ошибки медицинского персонала. И только в предпоследний день она, наконец, обнаружила, что беременна. Он не сомневался, что этот ребенок от него.

Собаки, конечно, были записаны на магнитофон. Макбрайд сошел на ступеньки, приводившие этих собак в движение и ярость; потом он сошел пониже, погрузив их тем самым в молчание. Яростное бешенство исходило от трех собак, сообщил им официальный звукометрист. Или от одной с тремя головами, возразил Йоссарян.

— Майкла нет? — спросил Макбрайд в самом начале.

— Джоан не будет?

Джоан, юрист Администрации порта, была новой подружкой Макбрайда. Йоссарян уже успел представить себе, как было бы забавно, если бы и их свадьба состоялась в автобусном вокзале. Он мог вообразить, как в полицейском участке звучит «Свадебный марш» из «Лоэнгрина» и брачная процессия проходит вдоль стены с наручниками к самодельному алтарю в задней камере, переделанной в часовню. Камера для рожениц, обустроенная Макбрайдом, была теперь личными апартаментами Макмагона. Игровая камера для детей стала комнатой отдыха, где полицейские проводили время перерывов, и пристанищем для тех, кому не нужно было спешить домой. Там были шахматы и головоломки, журналы с голыми девицами, телевизор и видеоплейер, на котором крутили конфискованные порнографические фильмы, покуривая марихуану, изъятую у презираемых ими торговцев наркотиками. Макмагону приходилось закрывать на это глаза. Макбрайд переживал новый приступ разочарования.

— А где ваша подружка? — робко спросил Макбрайд.

— Ей нужно работать, Ларри. Она ведь по-прежнему работает медицинской сестрой в больнице.

— А вы не ревнуете ее, — пожелал узнать Макбрайд, — к пациентам-мужчинам и докторам?

— Постоянно, — признался Йоссарян, думая о любителях приключений, вроде него, и о своих пальцах на ее комбинации. — Что вы знаете об этих агентах?

— Они внизу. Они считают, что я из ЦРУ. Не уверен, что доверяю им. Я думаю, и другой шум — тоже липа.

— Какой другой шум? Карусели?

— Какой карусели? Я говорю о русских горках.

— О каких русских горках? Ларри, никакие это не русские горки, это поезд. Мы что, ждем Томми?

— Он говорит, что его это не касается, потому что на его плане этого нет. Он опять отдыхает.

Йоссарян нашел Макмагона там, где и предполагал — на кровати в его комнате, где был включен телевизор. Капитан Томас Макмагон понемногу перевел всю свою сидячую работу и телефон в эту камеру с кроватью и теперь большую часть своего рабочего дня отдыхал. Он приходил сюда и в выходные. В этом году у него умерла от эмфиземы жена, а жизнь в одиночестве, говорил он, покуривая сигареты и стряхивая пепел в стеклянную пепельницу, поставленную на ручку найденного им кресла-качалки, — занятие не очень веселое. Он нашел это кресло в магазине подержанных вещей, собиравшем деньги на исследования в области рака. Глаза его изменились в размере пропорционально узкому лицу, и сам он стал казаться каким-то сухопарым и изможденным, потому что терял вес. Около года назад, когда он преследовал какого-то юнца, совершившего убийство в другой части автовокзала, у него началась одышка, и дыхание так до сих пор и не восстановилось. Макмагон перестал любить свое дело, но на пенсию уходить не хотел, потому что теперь, когда стал вдовцом, эта вызвавшая у него отвращение работа была единственной радостью в его жизни.

— Их теперь больше, чем нас, — мрачно повторял он, имея в виду преступников. — А вы с вашей конституцией никогда об этом не думали, хоть и позаканчивали свои университеты. Ну, что там еще? — устало спросил он, убирая в стол бульварную газетенку. Ему доставляло удовольствие прослеживать историю новых, незаурядных преступлений. Раскрывать их ему было скучно.

— Пьяница на полу, три наркомана на стульях. Два цветных, один белый.

— Пожалуй, нужно пойти взглянуть. — Макмагон распрямился и встал и от этого движения, сделанного, наверно, через силу, тяжело задышал. Теперь он казался Йоссаряну еще одним, более чем вероятным, кандидатом на депрессию в пожилом возрасте. — Знаете, мы ведь теперь не арестовываем всех мошенников, которых можем поймать, — повторил он свою дежурную жалобу. — У нас не хватает людей, чтобы работать с арестованными, у нас нет камер, чтобы их сажать, у нас не хватает судов, чтобы признавать их виновными, и тюрем, где они отсиживали бы свои сроки. Но большинство из вас, которые все время жалуются на полицейских и на суды, не хотят это понимать, даже тот тип из журнала «Тайм», который поднял здесь шум, когда его обворовали. — Макмагон сделал паузу, чтобы хохотнуть. — Нам пришлось его запереть, а ворюги, которые его обчистили, смотрели на нас и посмеивались.

Макмагон тоже ухмыльнулся и рассказал о бывшем главе рекламного отдела из «Уикли Ньюзмэгазин» компании «Тайм»; тот оказался без гроша в кармане, потому что отдал мелочь каким-то попрошайкам, а потом у него украли бумажник. У него был его номер социального страхования, но он не мог доказать, что это его номер. Он разбушевался, когда полицейские и пальцем не пошевелили, чтобы арестовать кого-нибудь из хитроумной банды карманников. Бумажник его был уже где-нибудь миль за сто, и никаких улик против похитителей все равно бы не было.

— Мы по рукам и ногам связаны этими вашими проклятыми законами, по которым человек считается невиновным, пока мы не докажем его вину, — сказал Макмагон. — С каких это пор — вот что хотели бы знать мы! Наверно, он поэтому и вышел из себя. Все было ясно — вот мошенники, вот полицейские. А реальность была такова, что сделать он ничего не мог. И у него не было никаких документов. Он даже не мог доказать, что он — это он. Вот тут-то он и запаниковал и устроил такой скандал, что нам пришлось пристегнуть его к стене наручниками, пока он не облагоразумился и не замолчал. Он быстренько понял, что ожидает его в камере, где качать права у него не было бы ни малейшего шанса. Да и у нас тоже не было бы. Или у вас. И потом, он не мог удостоверить свою личность. За этим всегда интересно наблюдать. Меня это всегда приводит в ужас. Никого из тех, кому мы звонили, не было дома. Он даже имя свое не мог засвидетельствовать. Наконец, — теперь Макмагон давился от смеха, — ему пришлось дать нам имя своего дружка откуда-то из Орандж-Вэлли, и этот его дружок оказался каким-то там героем Второй мировой. Теперь он большая шишка среди чинов запаса в армии. И, как он нам сказал, крупная фигура в строительной промышленности, а еще крупный жертвователь в благотворительный фонд Ассоциации полицейских. Его звали Берковиц или Рабиновиц, и по телефону он выражался точно, как вы, когда звонили сюда в первый раз, только тот тип говорил правду, из него это говно не перло, как вроде тогда из вас. А потом оказалось, что у этого типа, Зингера, не было денег, чтобы добраться до дома. И тогда Ларри дал ему двадцать долларов на такси, помнишь, Ларри? И знаете что? Тот ему вернул. Верно, Ларри?