Преступление и наказание - Федор Достоевский

Придя к этому заключению, он вернулся домой вдвое злее ираздражительнее, чем вышел. Приготовления к поминкам в комнате Катерины Ивановнызавлекли отчасти его любопытство. Он кой-что и вчера еще слышал об этихпоминках; даже помнилось, как будто и его приглашали, но за собственнымихлопотами он все это остальное пропустил без внимания. Поспешив осведомиться уг-жи Липпевехзель, хлопотавшей в отсутствие Катерины Ивановны (находившейся накладбище) около накрывавшегося стола, он узнал, что поминки будутторжественные, что приглашены почти все жильцы, из них даже и незнакомыепокойному, что приглашен даже Андрей Семенович Лебезятников, несмотря на бывшуюего ссору с Катериной Ивановной, и, наконец, он сам, Петр Петрович, не толькоприглашен, но даже с большим нетерпением ожидается, так как он почти самыйважный гость из всех жильцов. Сама Амалия Ивановна приглашена была тоже сбольшим почетом, несмотря на все бывшие неприятности, а потому хозяйничала ихлопотала теперь, почти чувствуя от этого наслаждение, а сверх того была всяразодета хоть и в траур, но во все новое, в шелковое, в пух и прах, и гордиласьэтим. Все эти факты и сведения подали Петру Петровичу некоторую мысль, и онпрошел в свою комнату, то есть в комнату Андрея Семеновича Лебезятникова, внекоторой задумчивости. Дело в том, что он узнал тоже, что в числе приглашенныхнаходится и Раскольников.

Андрей Семенович сидел почему-то все это утро дома. С этимгосподином у Петра Петровича установились какие-то странные, впрочем, отчасти иестественные отношения: Петр Петрович презирал и ненавидел его даже сверх меры,почти с того самого дня, как у него поселился, но в то же время как будтонесколько опасался его. Он остановился у него по приезде в Петербург не изодной только скаредной экономии, хотя это и было почти главною причиной, нобыла тут и другая причина. Еще в провинции слышал он об Андрее Семеновиче,своем бывшем питомце, как об одном из самых передовых молодых прогрессистов идаже как об играющем значительную роль в иных любопытных и баснословныхкружках. Это поразило Петра Петровича. Вот эти-то мощные, всезнающие, всехпрезирающие и всех обличающие кружки уже давно пугали Петра Петровича каким-тоособенным страхом, совершенно, впрочем, неопределенным. Уж, конечно, сам он, даеще в провинции, не мог ни о чем в этом роде составить себе, хотяприблизительно, точное понятие. Слышал он, как и все, что существуют, особеннов Петербурге, какие-то прогрессисты, нигилисты, обличители и проч. и проч., но,подобно многим, преувеличивал и искажал смысл и значение этих названий донелепого. Пуще всего боялся он, вот уже несколько лет, обличения, и это былоглавнейшим основанием его постоянного, преувеличенного беспокойства, особеннопри мечтах о перенесении деятельности своей в Петербург. В этом отношении онбыл, как говорится, испуган, как бывают иногда испуганы маленькие дети.Несколько лет тому назад в провинции, еще начиная только устраивать своюкарьеру, он встретил два случая жестоко обличенных губернских довольнозначительных лиц, за которых он дотоле цеплялся и которые емупокровительствовали. Один случай кончился для обличенного лица как-то особенноскандально, а другой чуть-чуть было не кончился даже и весьма хлопотливо. Вотпочему Петр Петрович положил, по приезде в Петербург, немедленно разузнать, вчем дело, и если надо, то на всякий случай забежать вперед и заискать у«молодых поколений наших». В этом случае надеялся он на Андрея Семеновича и припосещении, например, Раскольникова уже научился кое-как округлять известныефразы с чужого голоса…

Конечно, он быстро успел разглядеть в Андрее Семеновичечрезвычайно пошленького и простоватого человечка. Но это нисколько неразуверило и не ободрило Петра Петровича. Если бы даже он уверился, что и всепрогрессисты такие же дурачки, то и тогда бы не утихло его беспокойство.Собственно до всех этих учений, мыслей, систем (с которыми Андрей Семенович такна него и накинулся) ему никакого не было дела. У него была своя собственнаяцель. Ему надо было только поскорей немедленно разузнать: что и как тутслучилось? В силе эти люди или не в силе? Есть ли чего бояться собственно емуили нет? Обличат его, если он вот то-то предпримет, или не обличат? А еслиобличат, то за что именно, и за что, собственно, теперь обличают? Мало того:нельзя ли как-нибудь к ним подделаться и тут же их поднадуть, если они и всамом деле сильны? Надо или не надо это? Нельзя ли, например, что-нибудьподустроить в своей карьере именно через их же посредство? Одним словом,предстояли сотни вопросов.

Этот Андрей Семенович был худосочный и золотушный человек,малого роста, где-то служивший и до странности белокурый, с бакенбардами, ввиде котлет, которыми он очень гордился. Сверх того, у него почти постоянноболели глаза. Сердце у него было довольно мягкое, но речь весьма самоуверенная,а иной раз чрезвычайно даже заносчивая, – что, в сравнении с фигуркой его,почти всегда выходило смешно. У Амалии Ивановны он считался, впрочем, в числедовольно почетных жильцов, то есть не пьянствовал и за квартиру платилисправно. Несмотря на все эти качества, Андрей Семенович действительно былглуповат. Прикомандировался же он к прогрессу и к «молодым поколениям нашим» –по страсти. Это был один из того бесчисленного и разноличного легиона пошляков,дохленьких недоносков и всему недоучившихся самодуров, которые мигом пристаютнепременно к самой модной ходячей идее, чтобы тотчас же опошлить ее, чтобымигом окарикатурить все, чему они же иногда самым искренним образом служат.

Впрочем, Лебезятников, несмотря даже на то, что был оченьдобренький, тоже начинал отчасти не терпеть своего сожителя и бывшего опекунаПетра Петровича. Сделалось это с обеих сторон как-то невзначай и взаимно. Какни был простоват Андрей Семенович, но все-таки начал понемногу разглядывать,что Петр Петрович его надувает и втайне презирает и что «не такой совсем этотчеловек». Он было попробовал ему излагать систему Фурье и теорию Дарвина, ноПетр Петрович, особенно в последнее время, начал слушать как-то уж слишкомсаркастически, а в самое последнее время – так даже стал браниться. Дело в том,что он, по инстинкту, начинал проникать, что Лебезятников не только пошленькийи глуповатый человечек, но, может быть, и лгунишка, и что никаких вовсе неимеет он связей позначительнее даже в своем кружке, а только слышал что-нибудьс третьего голоса; мало того: и дела-то своего, пропагандного, может, не знаетпорядочно, потому что-то уж слишком сбивается и что уж куда ему быть обличителем!Кстати, заметим мимоходом, что Петр Петрович, в эти полторы недели, охотнопринимал (особенно вначале) от Андрея Семеновича даже весьма странные похвалы,то есть не возражал, например, и промалчивал, если Андрей Семенович приписывалему готовность способствовать будущему и скорому устройству новой «коммуны»,где-нибудь в Мещанской улице; или, например, не мешать Дунечке, если той, спервым же месяцем брака, вздумается завести любовника; или не крестить своихбудущих детей и проч. и проч. – все в этом роде. Петр Петрович, по обыкновениюсвоему, не возражал на такие приписываемые ему качества и допускал хвалить себядаже этак, – до того приятна была ему всякая похвала.

Петр Петрович, разменявший для каких-то причин в это утронесколько пятипроцентных билетов, сидел за столом и пересчитывал пачки кредитоки серий. Андрей Семенович, у которого никогда почти не бывало денег, ходил покомнате и делал сам себе вид, что смотрит на все эти пачки равнодушно и даже спренебрежением. Петр Петрович ни за что бы, например, не поверил, что идействительно Андрей Семенович может смотреть на такие деньги равнодушно;Андрей же Семенович, в свою очередь, с горечью подумывал, что ведь и в самомделе Петр Петрович, может быть, способен про него так думать, да еще и рад,пожалуй, случаю пощекотать и подразнить своего молодого друга разложеннымипачками кредиток, напомнив ему его ничтожество и всю существующую будто бымежду ними обоими разницу.