Преступление и наказание - Федор Достоевский

– А вы меня, Порфирий Петрович, извините насчет давешнего… япогорячился, – начал было совершенно уже ободрившийся, до неотразимого желанияпофорсить, Раскольников.

– Ничего-с, ничего-с… – почти радостно подхватил Порфирий. –Я и сам-то-с… Ядовитый характер у меня, каюсь, каюсь! Да вот мы увидимся-с.Если бог приведет, так и очень и очень увидимся-с!..

– И окончательно познаем друг друга? – подхватилРаскольников.

– И окончательно познаем друг друга, – поддакнул Порфирий Петровичи, прищурившись, весьма серьезно посмотрел на него. – Теперь на именины-с?

– На похороны-с.

– Да бишь, на похороны! Здоровье-то свое берегите,здоровье-то-с…

– А уж и не знаю, чего вам пожелать с своей стороны! –подхватил Раскольников, уже начинавший спускаться с лестницы, но вдруг опятьоборачиваясь к Порфирию, – пожелал бы больших успехов, да ведь видите, какаяваша должность комическая!

– Почему же комическая-с? – тотчас навострил уши ПорфирийПетрович, тоже повернувшийся было уйти.

– Да как же, вот этого бедного Миколку вы ведь как, должнобыть, терзали и мучили, психологически-то, на свой манер, покамест он несознался; день и ночь, должно быть, доказывали ему: «ты убийца, ты убийца…», –ну, а теперь, как он уж сознался, вы его опять по косточкам разминать начнете:«Врешь, дескать, не ты убийца! Не мог ты им быть! Не свои ты слова говоришь!»Ну, так как же после этого должность не комическая?

– Хе-хе-хе! А таки заметили, что я сказал сейчас Николаю,что он «не свои слова говорит»?

– Как не заметить?

– Хе-хе! Остроумны, остроумны-с. Все-то замечаете! Настоящийигривый ум-с! И самую-то комическую струну и зацепите… хе-хе! Это ведь уГоголя, из писателей, говорят, эта черта была в высшей-то степени?

– Да, у Гоголя.

– Да-с, у Гоголя-с… до приятнейшего свидания-с.

– До приятнейшего свидания…

Раскольников прошел прямо домой. Он до того был сбит испутан, что, уже придя домой и бросившись на диван, с четверть часа сидел,только отдыхая и стараясь хоть сколько-нибудь собраться с мыслями. Про Николаяон и рассуждать не брался: он чувствовал, что поражен; что в признании Николаяесть что-то необъяснимое, удивительное, чего теперь ему не понять ни за что. Нопризнание Николая был факт действительный. Последствия этого факта ему тотчасже стали ясны: ложь не могла не обнаружиться, и тогда примутся опять за него.Но, по крайней мере, до того времени он свободен и должен непременно что-нибудьдля себя сделать, потому что опасность неминуемая.

Но, однако ж, в какой степени? Положение начало выясняться.Припоминая, вчерне, в общей связи, всю свою давешнюю сцену с Порфирием, он немог еще раз не содрогнуться от ужаса. Конечно, он не знал еще всех целейПорфирия, не мог постигнуть всех давешних расчетов его. Но часть игры былаобнаружена, и, уж конечно, никто лучше его не мог понять, как страшен был длянего этот «ход» в игре Порфирия. Еще немного, и он мог выдать себя совершенно,уже фактически. Зная болезненность его характера и, с первого взгляда, верносхватив и проникнув его, Порфирий действовал хотя слишком решительно, но почтинаверное. Спору нет, Раскольников успел уже себя и давеча слишкомскомпрометировать, но до фактов все-таки еще не дошло; все еще это толькоотносительно. Но так ли, однако же, так ли он это все теперь понимает? Неошибается ли он? К какому именно результату клонил сегодня Порфирий?Действительно ли было у него что-нибудь приготовлено сегодня? Да и что именно?Действительно ли он ждал чего или нет? Как именно расстались бы они сегодня,если бы не подошла неожиданная катастрофа, через Николая?

Порфирий почти всю игру свою показал; конечно, рискнул, нопоказал, и (все казалось Раскольникову) если бы действительно у Порфирия былочто-нибудь более, то он показал бы и то. Что такое этот «сюрприз»? Насмешка,что ли? Значило это что-нибудь или нет? Могло ли под этим скрываться хотьчто-нибудь похожее на факт, на положительное обвинение? Вчерашний человек? Кудаже он провалился? Где он был сегодня? Ведь если только есть что-нибудь уПорфирия положительного, то уж, конечно, оно в связи со вчерашним человеком…

Он сидел на диване, свесив вниз голову, облокотясь на колении закрыв руками лицо. Нервная дрожь продолжалась еще во всем его теле. Наконецон встал, взял фуражку, подумал и направился к дверям.

Ему как-то предчувствовалось, что, по крайней мере, насегодняшний день он почти наверное может считать себя безопасным. Вдруг всердце своем он ощутил почти радость: ему захотелось поскорее к КатеринеИвановне. На похороны он, разумеется, опоздал, но на поминки поспеет, и там,сейчас, он увидит Соню.

Он остановился, подумал, и болезненная улыбка выдавилась нагубах его.

– Сегодня! Сегодня! – повторил он про себя, – да, сегодняже! Так должно…

Только что он хотел отворить дверь, как вдруг она сталаотворяться сама. Он задрожал и отскочил назад. Дверь отворялась медленно итихо, и вдруг показалась фигура – вчерашнего человека из-под земли.

Человек остановился на пороге, посмотрел молча наРаскольникова и ступил шаг в комнату. Он был точь-в-точь как и вчера, такая жефигура, так же одет, но в лице и во взгляде его произошло сильное изменение: онсмотрел теперь как-то пригорюнившись и, постояв немного, глубоко вздохнул.Недоставало только, чтоб он приложил при этом ладонь к щеке, а голову скривилна сторону, чтоб уж совершенно походить на бабу.

– Что вам? – спросил помертвевший Раскольников.

Человек помолчал и вдруг глубоко, чуть не до земли,поклонился ему. По крайней мере тронул землю перстом правой руки.

– Что вы? – вскричал Раскольников.

– Виноват, – тихо произнес человек.

– В чем?

– В злобных мыслях.

Оба смотрели друг на друга.

– Обидно стало. Как вы изволили тогда приходить, может, вохмелю, и дворников в квартал звали, и про кровь спрашивали, обидно мне стало,что втуне оставили и за пьяного вас почли. И так обидно, что сна решился. Азапомнивши адрес, мы вчера сюда приходили и спрашивали…

– Кто приходил? – перебил Раскольников, мгновенно начинаяприпоминать.

– Я, то есть, вас обидел.

– Так вы из того дома?

– Да я там же, тогда же в воротах с ними стоял, ализапамятовали? Мы и рукомесло свое там имеем, искони. Скорняки мы, мещане, надом работу берем… а паче всего обидно стало…

И вдруг Раскольникову ясно припомнилась вся сцена третьегодня под воротами; он сообразил, что, кроме дворников, там стояло тогда ещенесколько человек, стояли и женщины. Он припомнил один голос, предлагавшийвести его прямо в квартал. Лицо говорившего не мог он вспомнить и даже теперьне признавал, но ему памятно было, что он даже что-то ответил ему тогда,обернулся к нему…