Древо жизни - Генрих Эрлих

Жизнь продолжается! Именно так закончил великий князь Юрий Васильевич свое сочинение, написанное в лето Господне семь тысяч сто двадцать пятого года, и мы про прошествии почти четырех веков с радостью присоединяемся к этой жизнеутверждающей мысли.

Москва, 7 мая 2005 года, полночь

Последние страницы рукописи Северин прочитал очень внимательно, много внимательнее, чем предыдущие. Его не очень интересовали сообщенные там факты, хотя знал он далеко не все, он не задумывался об их истинности и даже был готов априори признать их истинность. Но ему ли не знать, чего можно достичь манипуляциями с фактами, в чужом исполнении это называлось подтасовкой фактов, в своем — стройной версией. На собственном опыте он знал, как появление нового факта вынуждает переосмысление и перестановку фактов предшествующих, так рождается новая «стройная» версия.

Подобная версия возникла в его мозгу при чтении сочинения гражданина Шибанского Василия Ивановича, и внимательное изучение последних страниц было обусловлено поиском подтверждений. Хороший писатель, а этот Шибанский был, гм, писателем эрудированным и серьезным, непременно должен был привести в эпилоге разгадку или намек на разгадку, поставить вешку, ключевое слово, которое позволило бы правильно понять смысл произведения. То, что некоторые писатели все такие вешки расставляют уже в прологе, Северин и не подозревал. Он разгребал мусор заключительных слов и, наконец, нашел драгоценное зерно.

Миф — этим все сказано! Ха-ха, заговор литераторов! Заговор литераторов против остального человечества и этот Шибанский — один из этих заговорщиков! Создают мифы и вешают нам, простодушным читателям, как лапшу на уши. Этот, Шибанский, еще ничего, он хотя бы честно признался, впрочем, мог бы и яснее выразиться, а то ведь многие, прочитав, поверят.

Северин поначалу тоже поверил. Впрочем, он был в таком состоянии ума и духа, в таком помрачении ума и духа, что и не в такое бы поверил. Да и не было ничего в этом тексте такого, что бы встряхнуло его, поразило, насторожило. Ну, потомки Христа, ну, Приорат Сиона — эка невидаль! Возможно, если бы Северин читал вышедшие в два последних года многочисленные конспирологические романы, собранные на столе в кабинете Семена Михайловича Биркина, он бы и насторожился, историческим открытиям американских журналистов иже с ними он безоговорочно не доверял.

Но Бог его миловал, сих творений он не читал, зато прекрасно помнил другой труд, именно что исторический труд, а не какой-нибудь романчик, «Святая кровь и Святой Грааль» каких-то англичан, их фамилии за ненадобностью Северин забыл. Он бы нисколько не расстроился, если бы и этот труд прошел мимо его внимания, но в те годы, лет пять или шесть назад, была у него одна э-э-э близкая знакомая, увлекавшаяся разными загадками истории. То есть в жизни своей она последовательно чем только ни увлекалась, но так счастливо сошлось, что их увлечение друг другом совпало в ее увлечением загадками истории, все же не так раздражает, как НЛО или, избави Бог, диеты. Она-то и раскопала в Интернете эту книгу, ахала, читая с экрана, не пожалела бумаги, распечатала текст, прочитала еще раз, снова ахая, и все подсовывала Северину, он, чтобы не обижать подругу, прочитал, поахал за компанию.

Лицемерил он при этом самую малость, труд ему в общем-то понравился, очень правдоподобная версия, так без обиняков заявил он подруге. Его религиозное чувство, за отсутствие такового, ничуть не было возмущено, мир от сенсационных открытий не то что не перевернулся, но даже не заколебался, что же касается Христа… Отношение Северина к Христу было довольно типичным для людей его возраста, национальности и воспитания. С одной стороны, он верил в существование исторического персонажа, называвшегося Иисусом, Иешуа или как-то похоже, пророка, бродившего во времена Римской империи по ее восточным провинциям. С другой стороны, Христос был неким абстрактным символом добра, любви, веры, надежды, одним словом, иконой.

Промежуток между двумя этими крайностями заполняли Евангелия, которые имели, мягко говоря, небольшое отношение к первому, к реальному человеку, служили второму, иконе, и рассматривались Севериным лишь как образец, достойный, призвал он, образец, древней литературы, скорее греческой, чем иудейской. Как литературный персонаж, представленный Евангелиями, Иисус был Северину чужд, вочеловеченный в прочитанной им книге, он стал ему понятнее и ближе, по-человечески понятнее и ближе, затмив в душе другой литературный образ, Иешуа Га-Ноцри, созданный сатанинским умом Михаила Булгакова.

Повесть Василия Ивановича Северин поначалу и воспринимал как развитие этой исторической темы. Вот и имя Виктора Гюго кстати подвернулось — Северин точно помнил, что Гюго в «Святой крови» назывался в череде магистров «Приората Сиона», или нет, не магистра, в приорате главный, наверно, приор, а, ладно, не суть важно! Исторических, хорошо знакомых имен было вообще много, персонажи эти представали иногда в неожиданном, но отнюдь не невозможном ракурсе, даже весьма правдоподобном. Северин не поленился устроить небольшую проверку, открыл предпоследний том собрания сочинений Тургенева, нашел там стихотворение в прозе «Христос», датированное декабрем 1878 года, все сходилось, и время, и текст.

Продолжалось это до тех пор, пока автор не упомянул Путилина. И не то возмутило Северина, что плохо упомянул, с этих … литераторов (на язык просилось — интеллигентов, вовремя остановился) какой спрос, все они ненавидят правопорядок и презирают людей, стоящих на его страже. Хотя чуть что коснется их лично, первыми начинают истошно кричать: «Милиция! Караул! Грабят!» — или возмущенно вопрошать: «Куда смотрит милиция?!» Ну, пнул и пнул, Бог ему судия, это, в конце концов, личная оценка, но зачем же извращать ход следствия, зачем все переворачивать с ног на голову?! Уж что-что, а ход следствия Северин знал доподлинно, из самого надежного источника, от самого Ивана Дмитрича. Все же не так было!

Ситуация вполне обычная, вот так читает человек какую-нибудь книгу, с увлечением читает, восторгаясь мастерски закрученным сюжетом, колоритными персонажами, экзотическими пейзажами, и вдруг натыкается на какую-нибудь деталь, мелкую деталь, но такую, о которой, единственной, он может судить профессионально, и вдруг видит явную нелепицу, конницу ацтеков, кошерную свинину, вино «Слеза Аллаха» или дизельный шестисотый мерс, алчно поглощающий девяносто восьмой бензин, и — все, нет прежнего очарования, сюжет не стыкуется, персонажи ходульны, а пейзажи срисованы с рекламных проспектов туристических фирм, короче, дрянная книга и весь сказ!

Отчасти поэтому Северин не любил детективы. Для него они сплошь состояли из этих самых мелких деталей, и разница между авторами плохими и авторами хорошими состояла в том, что у плохих ошибки или неувязки случались на первой странице, а у хороших на десятой. Нет, он, конечно, понимал, что существуют законы жанра, что если описать расследование дотошно и подробно, так, как происходит на самом деле, то редкий читатель дотерпит до развязки, но ведь он-то и был этим редким читателем! На службе ему еще и не такое приходилось претерпевать!