На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы - Валентин Пикуль

— Господа, — начал он, — мне думается, что Россия устала жертвовать. Я не говорю уже об этой глупой войне, уносящей тысячи жизней… Сегодня в скорбный синодик имен, павших на кровавом пиру общественных раздоров, вписано еще одно имя — имя нашего незабвенного Симона Геракловича!

Мышецкий и не заметил, как его пьяно повело в сторону. Конкордия Ивановна осторожно поддержала его по старой дружбе:

— Что вы, князь!

Но говорил Сергей Яковлевич гладко:

— Скажите, есть ли предел злодейству? Доколе же, господа, несчастную Россию будут потрясать взрывы и выстрелы? Кровь разлагает вширь и вглубь. Вчера в Одессе гимназист Гольштейн подорвал бомбой учителя латыни, который поставил ему двойку. Агонизировать далее — преступно… Пора уже нашему правительству одуматься! Пора дать права конституции, которая очистит нас от дурной крови… Которая примирит вековечную вражду между обществом и правительством!

Кто-то сильно дернул его за фалду фрака, но Мышецкий даже не обернулся, чтобы посмотреть на дерзкого.

— Конституция! — выкрикнул он, расплескивая вино. — Вот, господа, единственная панацея ото всех бед России — страны, народ которой заслуживает лучшей доли!.. Прости нас, дорогой Симон Гераклович, мы склоняем свои головы над твоим прахом.

Это была первая политическая речь, которую он произнес в своей жизни. Мышецкий снова заплакал, и Сущев-Ракуса вытащил его из-за стола, как неисправимого ребенка, опять напакостившего в присутствии гостей.

— Пойдемте, князь, — дружески уговаривал его жандарм. — Нехорошо получается. И не надо пить больше… А то ведь вы уже до конституции договорились! Слава богу, что люди-то мы все свои, да и я вас знаю. Не дам в обиду… А случись здесь капитан Дремлюга — так ходить бы вам, князь, в красных либералах!..

В парадном зале стоял под хорами подтянутый, как солдат, Ениколопов, дымил в одиночестве папиросой. И спьяна Мышецкого сразу же понесло.

— А-а, — закричал он, — и вы здесь?! Не ваших ли рук это черное дело? Как вы осмелились явиться сюда, на эту скорбную тризну?

Ениколопов выступил вперед — из тени под хорами:

— Я дворянин, как и вы, князь! Извольте не забываться…

Сущев-Ракуса встал между ними, раскинув руки:

— Господа, прошу вас — без скандала… Вадим Аркадьевич, вы мне очень нужны: пройдите в боскетную! Сергей Яковлевич, а вы лишку выпили… Нельзя же так, господа!

Полковник провел Мышецкого в читальную комнату, где не было ни души. Бережно усадил князя на диванчик, откупорил перед ним бутылку зельтерской, выгнал из бокала сонную муху…

— Отдохните, — сказал жандарм. — Я навещу вас…

Между тем Ениколопов прошел в боскетную, со злостью растер в пепельнице окурок. Вынув браунинг из заднего кармана, он переложил его в карман наружный, потом отодвинул защелку на окне, перекинул ноги через подоконник и спрыгнул в сад.

Затрещали раздвигаемые кусты, и перед Ениколоповым выросла массивная фигура Дремлюга.

— Какая приятная встреча, Вадим Аркадьевич! — расцвел в улыбке жандарм. — Куда это вы так спешите?.. Нехорошо, нехорошо! Аристид Карпыч ведь ждет вас…

Ениколопов метнулся к дверям, но Дремлюга уничтожил его словами:

— Нет, нет, Вадим Аркадьевич, окно еще открыто. Если угодно, я вас подсажу…

Униженный донельзя, Ениколопов с руганью влез обратно в окно. Сущев-Ракуса уже поджидал его, сидя за круглым столиком для шахмат, и выговорил с неудовольствием:

— Вадим Аркадьевич, что вы школьничаете? Казалось бы — серьезный человек… Ай-я-яй! Да вот, кстати, оружие — на стол, — тихо, но грозно закончил полковник.

Браунинг тупо ткнулся в шахматную доску. Тогда Аристид Карпович брякнул с ним рядом свой здоровенный «бульдог» медвежьего калибра. Но оружие недолго лежало между ними. Один замах руки — и «бульдог», и браунинг полетели в угол, кувыркаясь по полу.

— Вот так, — сказал жандарм. — Садитесь напротив меня. Будем говорить начистоту, как молочные братья.

Ениколопов сел — он медленно покрывался холодным потом.

— Это не мы убили Влахопулова, — заговорил он первым, не выдержав такой гонки событий.

— А я, голубчик, знаю, что не вы… Но — кто?

— Мы… — затравленно огляделся эсер. — Мы… не мы…

Жандарм раскурил папиросу и дал спичке сгореть до конца:

— Пардон, но кто же это — «вы»?

— Вы, полковник, знаете, что я социалист-революционер.

— Допустим. Так. Дальше.

— Мы, эсеры, все-таки достаточно разумны…

— Да не топчитесь! Дальше.

— И мы не рубим сучья налево и направо…

— Кто убил Влахопулова? — повторил Сущев-Ракуса.

— Только не мы…

Аристид Карпович встал, перегнулся через стол и влепил эсеру звонкую пощечину:

— Дворянину тамбовскому — от дворянина виленского!

Ениколопов густо покраснел вспылил.

— Свинья ты! — сказал он. — Свинья… Погоди: еще придет день…

— Верно, — улыбнулся жандарм. — В прошлом году в Чернигове завелась одна свинья, которая провалила боевую организацию эсеров. Я даже знаком с этой свиньей, которую сослали в Уренск под мой надзор… Дальше!

Ениколопов посмотрел в угол, где валялись револьверы.

— Ладно, — вдруг выпрямился он. — Мне их беречь нечего. А вам жрать тоже ведь надобно, я понимаю…

— Дальше!

— Ну и жрите себе на здоровье, — заключил Ениколопов. — Бомбу подкинули ультра…

— Какие?

— Ультраанархисты. Мы программы этой не признаем, и мне их не жалко. Они только путаются под ногами…

— Однако угрозы исходили от вашей уважаемой партии?

— Липа! — ответил Ениколопов. — Мы тоже не дураки, чтобы рвать бомбу под каждым… Что вы так смотрите на меня? — выкрикнул эсер. — Я тоже могу ответить на пощечину!

— Смотрю… верно! А ты здесь зажрался, Вадим Аркадьевич. Неплохо тебе в нашем Уренске… А?

Ениколопов двумя нервными щелчками пальцев убрал под рукава белоснежные манжеты, гремящие от крахмала:

— Слушайте, Аристид Карпович, что вам угодно?

— Давай вываливай, — грубо ответил Сущев-Ракуса. — Я тебя слишком хорошо знаю… Ультра, говоришь? Ну черт с ними, пусть ультраанархисты! Не скажешь — я тебе устрою барскую жизнь.

— Бездоказательно, — огрызнулся Ениколопов…

— Что? — засмеялся жандарм. — Ты не финти… Отправлю вот прямо из этой комнаты! Топай…

— Не посмеете, — возразил Ениколопов.

Аристид Карпович прижал его своим тяжелым взглядом.

— Слушай! — сказал он. — Я закую тебя в кандалы на пять… Нет, даже на четыре звена! Ты пройдешь у меня по этапу до самой Вологды шажками мелкими-мелкими… А в Вологде у меня старый друг, жандармский полковник Уланов, черкну ему словечко — и тебя погонят до Красноярска. А из Красноярска я выпишу тебя обратно в Уренск… Вот будет прогулочка! Заодно посмотришь, чем живет и дышит вольнолюбивая Россия…