Кошка Скрябин и другие - Марианна Гончарова

– Цып-цып, мои цыплятки, цып-цып, мои касатки, мои желтые комочки, мои будущие квочки.

И ведь хитрая – тихонько снесет яйцо, сядет и сидит, гордая и нафуфыренная. Ну то есть вся такая с торчащими во все стороны перьями.

Вот ему и подсказали: чтобы она яйца не прятала, чтоб на них не сидела, надо ее, эту курицу, в воду макать.

Во-вторых, как.

Это легко. Жена Грыгоровыча Лиля жалуется всем, что Грыгоровыч совсем «с глузду зъихав и на руках носыть усю свою худобу», то есть домашних животных. Оказалось, и правда – буквально на руках их носит. Так вот, Грыгоровыч аккуратно брал курицу Кишинев, нес ее через большой двор поближе к колодцу и опускал в бочку со свежей, только набранной водой. И так держал. На руках, чтобы курица Кишинев не утонула. Кишинев бултыхалась на поверхности, перебирала в бочке своими желтыми когтистыми лапами, энергично шлепала по воде, а вокруг оживленно собирались другие куры и петух Зина Иванивна, злорадно наблюдали за водными испытаниями курицы Кишинев, переглядывались и ехидно, издевательски кудахтали.

– Так всегда в жизни, – на мой правильный вопрос дал правильный ответ Грыгоровыч. – Как только личность выделяется чем-то необычным, как только становится особенной, так сразу собирается толпа и злорадно наблюдает, чем закончится дело. И при этом завидуют, точно ведь завидуют, это я вам говорю, Грыгоровыч.

Да, собственно, не только куры, но и вся застава исподтишка наблюдала, как вокруг колодца в одно и то же время чинно собирается весь птичий двор и все рассаживаются смотреть синхронное плавание Грыгоровыча и курочки Кишинев.

И курица Кишинев, как объясняет Грыгоровыч, неожиданно вдруг подсела на водные процедуры. И ведь хорошо же на самом деле – жара, петухи ходят потные, с клювов капает, куры роют себе ямы в пыли и в них укладываются, чтобы пересидеть полуденный зной. А курица Кишинев охлаждается в нагретой солнцем чистой воде и шурует по двору потом деловитая, энергичная, бодрая. И до того дошло, что только утром Грыгоровыч на крыльцо – а курица Кишинев ему под ноги, смотрит вопросительно, мол, ну че, старшина, пошли? Скупнемся?

Через месяц звонит Грыгоровыч. Говорит, приезжайте, что-то расскажу. Мы сорвались, конечно. Грыгоровыч, он мастер не только на вопросы отвечать, но и рассказывать.

Оказывается, героическая курочка Кишинев благодаря ежедневным купаниям перевернула всю свою жизнь, повысила иммунитет, яйценоскость и достигла своей цели. Но не дома, а в удаленном от двора районе – устроилась рядом с водокачкой, куда никто почти не ходил, и занялась своими прямыми обязанностями, которыми ее природа щедро одарила: нести яйца и тут же их высиживать.

Конечно, Грыгоровыч удивлялся какое-то время, что его никто на пороге не встречает, никто купаться не просится, но занят был сильно – комиссия, проверка. А как освободился, стал искать. И тут ему позвонили: Грыгоровыч, не ваша ли курочка у водокачки сидит, уж слишком вид у нее независимый, гордый и умный.

Грыгоровыч побежал – по жаре, далеко, устал, взмок. Удивлялся, как его курочка Кишинев туда добрела, какой характер у нее оказался, ну. Пришел, а она сидит – похудевшая, возмужавшая, узнала своего товарища по плаванию в бочке, что-то пробормотала застенчиво, глаза стыдливо опустила, кококнула торопливо, мол, вот, старшина, сижу тут… как видишь… высиживаю…

А на спине ее уже два желтых цыпленочка чирикают «мама-мама».

– А така хдэ-э-энька, – причитал Грыгоровыч, – а така змучена… Нихто ж не кормыв, бидненьку…

Стал бегать туда за семь верст, подкармливать.

А на следующий день уже семь цыпляточек. А еще через день – десять!

Вывела она – Грыгоровыч, рассказывая, радостно и с гордостью руками тут схлопывал – семнадцать штук! Правда, выжили двенадцать. Так Грыгоровыч специально в город ездил, на инкубаторную станцию, взял еще цыплят, подложил ей, чтобы было сколько было – семнадцать. Перевез всех во двор, ходит курица Кишинев важная, мать-героиня. И привычку купаться не бросила, взлетает на бочку с водой, ждет, когда ее окунать будут.

И жене, и команде своей прямо при нас, чтобы свидетели были, перед строем на вечерней поверке объявил Грыгоровыч, что кто эту курочку Кишинев тронет, кто ее тронет!.. Так… Грыгоровыч тут сжимал кулак и гневно им потрясал – он не знает, что сделает.

– Теперь, – сказал Грыгоровыч, – она будет жить на заставе всегда и на самом привилегированном положении. Вопросы есть? – спросил Грыгоровыч.

Вопросов не было.

– На Волыни, Маруся, все по-другому. Откуда знаю, откуда знаю… Знаю! Потому что Грыгорович все знает. Только не всем рассказует. А тебе расскажу. Слухай. От взять, например, кабанчиков, так? Их на Волыни выращивают не так, как у нас. А у нас – так, – рассказывает любимый нами всеми друг наш душевный Грыгоровыч, старшина погранзаставы. Вот у них поросят держат на свободе – ходи, гуляй, только утром и вечером приходи на вечернюю поверку покушать, а на ночь – в сарайчик поспать.

И вот приехал один из Волыни. Поселился тут, нормально все у него в хате. Люстра, жена, домашний кинотеатр, сын в милицейском училище учится, дочка на учителя по скрипке тоже, пятикомнатный дом. Ну от. Купил поросятков с десяток. И шо? Подросли они чуть, и отпустил их: идите на все четыре стороны, гуляйте. А я ему: «Рома, вы шо?!» Его Рома звать, знаешь его? Он там, он, дывысь, он там живет, бачишь? Та куды ты дывышься? Та он там! О… Я ему говорю: «Вы куда, Рома, их пускаете? Нейтральная полоса, там же лисы, волки, там медведи, Рома, вы что?» Я з йим на «вы», – замечает как бы между прочим Грыгоровыч, – бо мы ще не такие уже, чтоб друзья. Это з тобой мы уже на «ты». Но пьешь ты плохо все равно.

А че я отвлекаюся? Я отступление делаю. Чуешь разницу? О. Так я спрашиваю Рому: «А как же вы их потом собираете назад? Ну тех, кого волки не погрызли?» – «А о!» – демонстрирует Рома: выносит ведро и давай поварешкой по ведру талакать. Слухай, как побиглы те поросятки! Ну чисто як курчата на «цып-цып-цып»! От. Ну шо, выросли они, крепкие стали, такие упругие на зависть. Природой кормленные. Это тебе не ГМО куриное. В лесу у нас, на нейтралке, оно же как – желуди тебе, корешки всякие тебе, дальше что – листья опять же, а травки?! О! И те поросятки кушают и кушают. И в лесу кушают, и дома. А один кабанчик был у него, у Ромы, любимец. Даже имя ему дали. А у нас закон: если имя дали, все – нехай теперь живет до старости. А имя ему дали Тимур. Не знаю, с какого бодуна Тимуром назвали, ну назвали. И тот Тимур как скаженный стал бегать в лес. Не могли понять сначала, куда бегает, где он там ходит. Даже на зов ведра не приходил.

А оказалося что? Смотри. Там, на полосе ж, кабаны дикие, непуганные совсем. И одна кабаниха присмотрела себе этого Тимура. А шо ж, вона страшная, бородатая, вся в репьях. А он – гладкий, блондин, глазки синеньки, чисто ариец. И они побрались. Ну короче, не было, не было того Тимура, а тут приходит, а з ним малышня – двенадцать штук! И такие все цикавеньки – и не беленькие в полосочку, как дикие поросятки, а рыжие, чисто как ирландцы. И стали они на стук ведра тоже прибегать, питаться. Кабаниха – та гордая, та не приходила, а папаша с детьми – да. Как заслышат калатанье, бегут со всех ног, сыплют с разных сторон – любо-дорого смотреть. И что этот Роман придумал? Ну эти с Волыни – намудрят, лишь бы не работать. Он по полю кукурузу раскидает – Тимур со своей командой туда, и пока ту кукурузу рылами повылавливают, поле и перекопают. Опять придут, Рома опять кукурузу в поле покидает – они снова давай рыться, кукурузу собирать, зерна искать, еще лучше вскопают. И даже соседи одалживали у него этих свиней. За еду – кукурузу. И так эта дружная бригада «Тимур и К°» поля у половины села вскопала.