Византийская астрология. Наука между православием и магией - Пол Магдалино

две книги эпическими стихами. Создается впечатление энциклопедического труда в древнем смысле этого слова, где подробно освещены различные темы, отражающие ἐγκύκλιος παιδεία, т. е. полную программу средней и высшей школы.

Преподавание этой программы в ее полноте серьезно пошатнулось в Константинополе, Афинах и, возможно, в других центрах из-за репрессий Юстиниана, как идеологических, так и финансовых. Один центр оставался, однако, исключением: в Александрии образовательная программа сохранялась неизменной вплоть до персидского завоевания 619 г.[77] Начиная с 488 г. местные преподаватели научились находить общий язык с могущественной местной Церковью[78], а со времен Юстиниана преподавательские кафедры постепенно стали занимать христиане[79]. Методы обучения и содержание предметов мало чем отличались у разных преподавателей, так что зачастую бывает очень трудно отличить авторов комментариев, взятых из их лекций в учебники[80].

Астрология в Александрии всегда была хорошо развита, и в первую очередь именно александрийская традиция создала для нее интеллектуальное пространство и нишу в ученойкультуре. Александрийская традиция была традицией Птолемея. В III в. она подпитывала Плотина и Оригена своим учением о звездах-знаках, которое станет самым сильным аргументом в защиту астрологии. В IV в., когда законодательство христианских императоров в отношении астрологии стало строже, два александрийских ученых внесли значительный вклад в ее распространение, составив два школьных учебника: «Введение» в астрологию Павла Александрийского[81] и комментарий к «Подручным таблицам» Птолемея Теона Александрийского[82]. В VI–VII вв. эти два текста все еще оставались частью учебной программы последних преподавателей Александрийской школы. Комментарий Теона, в свою очередь, стал предметом новых комментариев. Судьба книги Павла была еще счастливей. Летом 564 г. она стала предметом лекций некоего мэтра, которым, вероятно, был Олимпиодор, последний языческий преподаватель в Александрии[83], и нисколько не потеряла своего значения для христиан последующего периода. Об этом свидетельствует текст, на авторство которого претендуют последние александрийские преподаватели Илия, Давид и Стефан[84]. В своем комментарии, основанном на лекциях Олимпиодора по «Исагоге» Порфирия, Псевдо-Илия рассматривает основные авторитеты в математических науках. По большей части это авторы, которых мы также считаем классическими: для арифметики это Никомах, для алгебры — Диофант, для музыки — представители школ Пифагора и Аристоксена; с планиметрией связывают имя Евклида, со стереометрией — Феодосия, с геодезией — Геронома. Но, дойдя до астрономии, мы удивимся, обнаружив там Павла вместо Птолемея, — выбор тем более поразительный, что Стефан, который, вероятно, и был автором текста, знал Птолемея по комментарию Теона, к которому он написал введение. Этот выбор, несомненно, отражает тенденцию, характерную для поздней античности, — заменять чтением антологий и рефератов чтение полных текстов; тем не менее преподавание астрономии обеспечивалось учебником по астрологии, причем в совершенно христианизированной среде. Таким образом как после, так и до правления Юстиниана астрология была неотъемлемой частью школьной программы в Александрии.

Такая интеграция объясняется не только тем, что Птолемей почти полностью отождествил астрологию с астрономией, но и тем, что она была связана с двумя другими элементами александрийской учебной программы, которые приобретали все большее значение на протяжении веков: философией неоплатоников, с ее концепцией единства Вселенной, и медициной, которая допускала мелотезию, то есть соответствие между частями тела и отделами неба[85].

Трудно оценить удельный вес астрологии в рамках всей программы. Для нас присутствие того, что мы считаем лженаукой, рядом с более или менее нормальными предметами, кажется несоответствием. Заманчиво думать, что александрийские мэтры, чья наука пользуется популярностью до наших дней, например, Теон и Иоанн Филопон, не очень серьезно относились к астрологии и другим оккультным наукам. Так, трудно поверить, что Теон, комментатор Евклида и Птолемея, писал трактаты о гадании и комментарии к орфическим и герметическим книгам. Тем не менее Э. Кэмерон и Дж. Лонг указывали, что дочь Теона, философ Ипатия, проявляла интерес к оккультным наукам, который она предположительно переняла от своего отца и передала своему ученику, будущему епископу Синесию Киренскому[86]. Около конца V в. юный Севир Антиохийский, будущий патриарх Антиохии, приехавший учиться в Александрию, обнаружил, что там магия широко практикуется среди студентов и некоторых преподавателей[87]. В этих случаях речь идет о языческих кругах и о давней традиции, которая связывала обучение в Александрии с посвящением в египетские культы. Тогда возникает вопрос, как христианские мэтры VI в. смирялись с этим постоянным присутствием астрологии в их среде, как на практике, так и в теории. К сожалению, ни одна из их лекций о Павле Александрийском не сохранилась. Излагали ли они эту тему, не принимая ничью сторону, что, по-видимому, имело место на занятиях по философии, которые проводили Илия и Стефан?[88] Или же они публично отвергли астральный фатализм, оставляя открытой дверь для более умеренной астрологии? Ее однозначное отрицание, которое Иоанн Филопон высказывает в своем трактате De opificio mundi («О сотворении мира»), заставляет думать, что так оно и было: резко осуждая гороскопы на дату рождения, он молчаливо поддерживает мнение Оригена о том, что звезды имеют ценность как знаки[89]. Что Филопон упорно трудился над тем, как согласовать свою науку со своей религией, становится ясно, если мы рассмотрим все его космологическое учение. С одной стороны, он уступил репрессиям Юстиниана, отказавшись еще в 529 г. от элементов космологии Аристотеля, которые перенял от своего учителя Аммония, но которые явно расходились с христианским учением о творении. Этот его оппортунизм вызвал резкую критику со стороны языческого философа Симпликия, который энергично отстаивал аристотелевскую теорию вечности мира. Однако, с другой стороны, De opificio mundi был написан в значительной степени для того, чтобы поддержать христианскими аргументами космологию Птолемея — а следовательно, александрийской школы вообще — против критики того писателя, которого мы знаем под именем Космы Индикоплова[90].

В своей «Христианской топографии» этот автор-несторианин отвергает птолемеевскую концепцию Вселенной, чтобы вместо нее представить чисто библейскую модель, созданную Феодором Мопсуестийским. Вселенная, состоящая из концентрических сфер, с Землей, тоже сферической, в центре, была заменена Вселенной в виде параллелепипеда с плоской Землей внизу. В своей реплике Филопон заявляет, что опасается реакции астрономов: они будут избегать христианства и хулить Бога, если поверят, что глупости блаженного Феодора и его последователей типичны для христианского учения[91]. Однако можно задаться вопросом, не были ли эти опасения во времена правления Юстиниана вызваны причинами совершенно противоположными: «Христианскую топографию» оппонента Филопона могли счесть неправославной именно из-за его отказа от светской науки. Сферической Вселенной с самого начала не было гарантировано будущее, несмотря на одобрение Василия Великого. Разве не Иоанн Филопон спас сферическую