Зеркало времени - Николай Петрович Пащенко

маршрут, подальше в сторону от вражеских авианосцев с их истребителями и зенитными орудиями или стремится подвести ближе к своим, чтобы я, при невозможности вести машину, смог покинуть её, и тогда меня быстрее найдут в океане и подберут. Я необдуманно соглашаюсь. Рад, что теперь не один, только поэтому.

Он тоже согласно кивает головой и начинает энергичное движение в сторону и немного вверх, чтобы освободить мне пространство для манёвра. Но тут же неожиданно возвращается и озабоченно указывает на левую плоскость моей машины. Оглядываюсь: задымил левый средний двигатель. Вот насчет этого предчувствие меня крупно подвело.

Включаю принудительное пожаротушение, облегчаю воздушный винт и сбрасываю мотору обороты на треть. Без него мне не удержать высоты. Надо сохранить мотор в строю, а той порой поглядеть, что он ещё может. С его помощью следует выиграть время, чтобы перевязаться. У меня после перевязки много и других дел: надо попробовать включить автопилот и попытаться обойти ближние отсеки самолета — как там бортинженер и радист? Они что — тоже мертвы?

Он настолько разбит, мой замечательный самолёт — в этом я удостоверился при обходе радиорубки и закутка с окаменелым бортинженером (пробитые шкалы измерительных приборов, вырванные из креплений и свисающие жгуты проводов, исковерканные блоки радиолокационного комплекса наведения, заледеневшие на высоте кровь и предсмертная блевотина), дальше простреленных плексигласовых колпаков передних обзорных блистеров я вдоль фюзеляжа уже не пошёл, — что лучше не тревожить раздумьями этот Ковчег Мёртвых, эту бывшую боевую единицу, которая по воле злого рока утратила первородное значение и самоценность.

Но и сейчас я ещё не должен думать о тебе, о нежная, о ждущая, о зовущая меня Кэролайн!.. Весь Божий свет мира для нас обоих — ныне только в моих глазах, о Кэролайн, и нельзя, чтобы они закрылись! Ради тебя, ради нашего будущего сына я обязан вернуться, о моя прекрасная, о моя возлюбленная Кэролайн!..

…Красный, запёкшийся внизу ручеёк. Я напился, и мне не стало больнее. Значит, мои внутренности не повреждены. Подкрепился шоколадом и сделал укол в бедро сквозь комбинезон. Однако до перевязки я потерял много крови, а работа предстоит серьёзная. Таблетки колы лишь подбадривают, не возмещая крови, а возня с собой уже измотала меня и обессилила.

«Сдох» левый «больной» двигатель.

«Крепость» стала отставать от «Мустанга», поначалу не очень заметно, так как, одновременно с ним, будто играючи, катилась с небесной горы и теряла высоту, за счет чего несколько поддерживалась скорость. Но я уже знал, что отныне узкий обтекаемый истребитель будет неуклонно удаляться от моего громоздкого корабля. Так минутная стрелка неприметно, но неумолимо уходит от неподвижного деления циферблата.

Время моего корабля и моё собственное время на сей раз объединились и вместе стали неподвижным и грозным делением. Точкой окончания отсчёта.

«Крепость» ощутимо отяжелела в моих руках. Она безмерно отяжелела на моих гнусно-предательски слабеющих руках — лучше и вернее сказать так. Пилот «Мустанга» заметил мое отставание в перископ заднего обзора и обеспокоился. Он облетел «крепость», изучая, что произошло, и занял место слева от меня для переговоров.

Я ожидал, что он первым «заговорит» со мной, но ошибся и в этом. Отчётливо наблюдал, как он идёт рядом, как неслышимо для меня выкрикивает что-то в эфир из одинокой тесноты своей кабины и прижимает к горлу ларингофоны.

Удерживаю в небе медленно снижающуюся «крепость». Ожидаю результата переговоров, глядя то на молодого пилота, то на его «Мустанг», обращённый ко мне теневой стороной, — резкий, выпуклый при контровом освещении. Там никак не договорятся. Неожиданно даже для себя, накреняю «крепость» вправо, на курс возвращения к Иводзиме. Здесь и сейчас, в данной точке мира, старший — я. Вот я и принял решение. Потому что отныне я никому больше не верю. Этому парню — тоже. Поверю только себе. И если только поверю. Больше не рассуждая, поворачиваю воздушный корабль.

«Мустанг» взревел так, что стало слышно в моей простреленной скорлупке, выпустил густые сизые струи дыма из выхлопных патрубков своего тысячашестисотсильного «Паккарда» и резво взмыл на добрую сотню футов, потом завис и приотстал, пропуская под собой замедленный взмах моего гигантского крыла. Едва я закончил поворот, он немедленно снова занял своё место рядом со мной. Пилот продолжал по радио убеждать в чём-то военно-воздушное начальство.

До сих пор не знаю, почему я повиновался побуждению повернуть на Иводзиму. Единственное, чем я ещё хоть как-то могу снять вопросы к себе по этому поводу, то и только то, что за миг до этого смог предугадать и воспринял внутренним слухом, подобно голосу из будущего, крики чаек на морском берегу, которыми начинается Песнь Возвращения. Кэролайн часто крутит эту запись. Да и что ещё, если чуть подумать, кроме криков чаек над морем и плеска волн, услыхал взволнованный Одиссей, через десять или двадцать лет отсутствия вновь ступая на берег родной Итаки? Таких же криков и плесков, кстати, как и везде.

Наговорившись с руководством, пилот «Мустанга» трижды приглашал меня следовать за ним и своей машиной указывал новый курс для меня. Всякий раз я отрицательно мотал головой из стороны в сторону, преодолевая слабость от потери крови и тошноту от головокружения.

Наконец «Мустанг» смирился, немного отошёл от меня и полетел параллельно «Сверхкрепости» с моим курсом и моим снижением. Здесь уж я не выдержал, отчаянно заколотил ладонью по остеклению и потребовал жестом, чтобы он поднялся выше.

Вот тупой школяр на мою голову!

Я видел, что его машина устойчива в воздухе даже при моей черепашьей скорости, и можно не опасаться, что она сорвется в штопор. Однако отбить возможную атаку японских истребителей еле ползущий «Мустанг» навряд ли сумеет. Для манёвров нужны скорость и хороший запас высоты. Кто его учил?

Спутник должен был хорошо видеть мою голову, освещённую с юго-востока солнцем, и я, преодолевая головокружение и тошноту, демонстративно обвёл взглядом небо над собой. В ответ «Мустанг» согласно качнул крыльями и стал набирать высоту.

С его уходом вверх вокруг меня раздвинулся простор.

2. Восхождение над океаном

Чем ниже я спускаюсь, тем меньше, кажется мне, становится вертикальная скорость снижения машины, пока на считанные дюймы в секунду. За бортом оттаивает высотный иней, по лобовому стеклу снаружи медленно скользят капельки воды, подгоняемые движением пограничного воздушного слоя. Уже дышится без кислородной маски. Мне стало вериться, что более плотный воздух сможет лучше держать машину. Значит, смогу урвать от ожидающей меня вечности толику времени, чтобы вновь заняться собой ещё в этом мире.

К боли в груди и животе от