Митина любовь - Иван Бунин

Вот он просыпался утром, и первое, что ударяло ему в глаза,было радостное солнце, первое, что он слышал, был радостный, знакомый с детстватрезвон деревенской церкви — там, за росистым, полным тени и блеска, птиц ицветов садом; радостны, милы были даже желтенькие обои на стенах, все те же,что желтели и в его детстве. Но тотчас же, восторгом и ужасом, всю душупронзала мысль: Катя! Утреннее солнце блистало ее молодостью, свежесть садабыла ее свежестью, все то веселое, игривое, что было в трезвоне колоколов, тожеиграло красотой, изяществом ее образа, дедовские обои требовали, чтобы онаразделила с Митей всю ту родную деревенскую старину, ту жизнь, в которой жили иумирали здесь, в этой усадьбе, в этом доме, его отцы и деды. И Митя отбрасывалпрочь одеяло, вскакивал с постели в одной рубашке, с раскрытым воротом,длинноногий, худой, но все же крепкий, молодой, теплый со сна, быстро выдвигалящик письменного стола, хватал заветную фотографическую карточку и впадал встолбняк, жадно и вопросительно глядя на нее. Вся прелесть, вся грация, все тонеизъяснимое, сияющее и зовущее, что есть в девичьем, в женском, все было вэтой немного змеиной головке, в ее прическе, в ее чуть вызывающем и вместе стем невинном взоре! Но загадочно и с несокрушимым веселым безмолвием сиял этотвзор — и где было взять сил перенести его, такой близкий и такой далекий, атеперь, может быть, даже и навеки чужой, открывший такое несказанное счастьежить и так бесстыдно и страшно обманувший?

В тот вечер, когда он ехал с почты через Шаховское, черезэту старинную пустую усадьбу с черной еловой аллеей, он очень точно выразилсвоим неожиданным даже для самого себя восклицанием то крайнее изнеможение,которого он достиг. Стоя под окном почты, глядя с седла, как почтарь напраснороется в куче газет и писем, он услыхал сзади себя шум подходящего к станциипоезда, и этот шум и запах паровозного дыма потряс его счастьем воспоминания оКурском вокзале и вообще о Москве. Едучи по селу с почты, в каждой идущейвпереди девке небольшого роста, в движении ее бедер он с испугом ловил что-тоКатино. В поле он встретил чью-то тройку, — в тарантасе, который шибконесла она, мелькнули две шляпки, одна девичья, и он чуть не вскрикнул: «Катя!»Белые цветы на меже мгновенно связывались с мыслью о ее белых перчатках, синиемедвежьи ушки — с цветом ее вуали… А когда он, при заходящем солнце, въезжал вШаховское, сухой и сладкий запах елей и роскошный запах жасмина дали ему такоеострое чувство лета и чьей-то старинной летней жизни в этой богатой ипрекрасной усадьбе, что, взглянув на красно-золотой вечерний свет в аллее, надом, стоявший в ее глубине, в вечереющей тени, он вдруг увидел Катю, сходившую,во всем расцвете женской прелести, с балкона в сад, почти совершенно так жеявственно, как видел дом и жасмин. Уже давно утерял он жизненное представлениео ней, и уже являлась она ему с каждым днем все необычнее, все преображеннее, —в этот же вечер ее преображение достигло такой силы, такой торжествующейпобедности, что Митя ужаснулся еще более, чем в тот полдень, когда внезапнозакуковала над ним кукушка.

И он перестал ездить на почту, заставил себя оборвать этипоездки отчаянным, крайним усилием воли. Перестал и сам писать. Ведь все ужебыло испробовано, все написано: и неистовые уверения в своей любви, такой,какой еще не бывало на земле, и унизительные мольбы о ее любви или хотя бы о«дружбе», и бессовестные выдумки, что он болен, что он пишет, лежа впостели, — с целью вызвать к себе хоть жалость, хоть какое-нибудьвнимание, — и даже угрожающие намеки на то, что ему останется, кажется,одно: избавить Катю и своих «более счастливых соперников» от своего присутствияна земле. И, перестав писать и домогаться ответа, всеми силами заставляя себяне ждать ничего (а все-таки втайне надеясь, что письмо придет именно тогда,когда или обманешь судьбу, очень хорошо прикинувшись равнодушным, или когда всамом деле добьешься равнодушия), всячески стараясь не думать о Кате, всяческиища спасения от нее, он опять стал читать что под руку попадется, ездить состаростой по хозяйственным делам в соседние села и внутренне без усталоститвердить себе; «Все равно, пусть будет что будет!»

И вот однажды возвращались они со старостой с хутора, ехалина бегунках и, как всегда, шибко. Оба сидели верхом, староста впереди, —он правил, — а Митя сзади, и оба подскакивали от толчков, особенно Митя,который крепко держался за подушку и глядел то в красный затылок старосты, тона прыгающие перед глазами поля. Подъезжая к дому, староста опустил вожжи,поехал шагом, стал вертеть цигарку и, ухмыляясь в развернутый кисет, сказал:

— Вот вы тогда, барчук, обиделись на меня, апонапрасну. Разве я не правду вам говорил? Книжка хороша, отчего и не почитатьна гулянках, да ведь она не уйдет, на все время надо знать.

Митя вспыхнул и неожиданно для самого себя ответил спритворной простотой и неловкой усмешкой:

— Да никого что-то нету на примете…

— Как так? — сказал староста. — Сколько баб,девок!

— Девки только манят, — ответил Митя, стараясьговорить в тон старосте. — На девок надежда плохая.

— Не манят, а обращенья вы не знаете, — сказалстароста уже наставительно. — И опять же скупитесь. А сухая ложка ротдерет.

— Ничего бы я не стал скупиться, будь дело путное иверное, — ответил вдруг Митя бесстыдно.

— А не станете, все и будет в лучшем виде, —сказал староста, закуривая, и продолжал как бы несколько обиженно: — Мне нецелковый, не подарок ваш дорог, а мне хочется удовольствие вам сделать. Гляну,гляну: скучает барчук! Нет, думаю, этого дела нельзя так оставить. Я своихгоспод завсегда беру в расчет. Я вот у вас второй год живу, а ни от вас, ни отбарыни, слава богу, плохого слова не слыхал. Другим, к примеру, что барскаяскотина? Сыта — хорошо, нет — черт с ней. А у меня того нет. Мне скотина дорожевсего. Я и ребятам говорю; мне как хочете, а чтобы у меня скотина сыта была!

Митя уже стал думать, что староста выпивши, но староставдруг бросил обиженно-задушевный тон и сказал, вопросительно взглянув на Митючерез плечо:

— Да вот чего лучше Аленка? Бабенка ядовитая,молоденькая, муж на шахтах… Только и ей, конечно, надо какой-нибудь пустяксунуть. Ну, истратите, скажем, на все про все пятерку. Целковый, скажем, ей наугощенье, два — на руки. Ну, мне на табачишко сколько-нибудь…

— За этим дело не станет, — ответил Митя, опятьпротив воли. — Только про какую Аленку ты говоришь?

— Понятно, про лесникову, — сказалстароста. — Да ай вы ее не знаете? Невестка нового лесника. Вы ее,думается, в прошлое воскресенье в церкви видели… Я тогда прямо же подумал: вотбы нашему барчуку в самый раз! Всего второй год замужем, ходит чисто…

— Ну и что же, — ответил Митя, усмехаясь, —ну вот и устрой.

— Тогда я, значит, буду стараться, — сказалстароста, берясь за вожжи. — Я, значит, на днях попытаю ее. А вы и самипока не дремите. Завтра она у нас с девками вал в саду оправлять будет, вот выи приходите в сад… А книжка эта никогда не уйдет, авось еще в Москвеначитаетесь…