Концепции власти в средневековой Руси XIV-XVI вв. - Василий Телицын

поганыа Измаильтяны рекомыа Половци»[121]. Родство Александра Невского с Борисом и Глебом подчеркивается в его житии в рассказе о явлении святых перед Невской битвой: «Рече Борисъ: “Брате Глебе, вели грести, да поможемъ сроднику своему князю Александру” (выделено мной. – В.Т.)»[122].

Для представителей московского княжеского дома, окончательно закрепивших в своих руках к концу XIV в. власть над великим княжением Владимирским, идея преемственности правящей династии была, несомненно, более чем актуальна, так как именно таким способом можно было заявить о своем праве на власть. При этом большим авторитетом, помимо князей Древнерусского государства, пользовался для московских правителей Иван Данилович Калита – первый из московских князей, сумевших получить и удержать до конца жизни титул великого князя Владимирского. «Внук же бысть православного князя Ивана Даниловича, събрателя Руской земли, корене святого и Богом насаженаго саду, отрасль благоплодна и цвет прекрасный царя Володимера, новаго Костянтина, крестившаго землю Рускую, сродник же бысть новою чюдотворцю Бориса и Глеба»[123], – говорит о князе Дмитрии Ивановиче московский книжник, подчеркивая тем самым преемственность московской династии по отношению к святым князьям эпохи ранней Руси и родство Дмитрия с основателем московского княжеского дома. Самодержцем земли Русской, внуком великого князя Ивана Ивановича, правнуком великого князя самодержца Ивана Даниловича называет московского князя Василия Дмитриевича московский книжник в «Повести о Темир Аксаке»[124].

Действительно, апелляция к преемственности власти нередко служила политическим целям. Так, в повести о походе Ивана III на Новгород московский книжник вкладывает в уста новгородской знати, выступавшей против призвания польского короля, следующие слова: «А изначала отчина есмы тех великих князей, от перваго великого князя нашего Рюрика, его же по своей воле взяла земля наше из варягъ князем себе и съ двема браты его. По том же правнук его, князь великий Владимир, крестися и все и все земли наши крести… И от того святаго великаго князя Владимира дажи и до сего господина нашего великого князя Ивана Васильевича…»[125]. В данном отрывке, помимо упоминания родства московских князей с крестителем Руси князем Владимиром, во-первых, отмечается происхождение в Новгороде княжеской власти «по воле своей», что весьма примечательно, принимая во внимание идеи о богоустановленности власти, а во-вторых, упоминается Рюрик в качестве первого новгородского князя и, соответственно, основателя династии, правящей на Руси.

В том же памятнике московский книжник приводит послание Ивана III новгородским людям, которое, на наш взгляд, наиболее полно отражало существовавший в конце XV в. концепт московской идеологии о преемственности московской династии киевским князьям через князей владимирских и, соответственно, о праве московских князей на власть над всей территорией бывшего Древнерусского государства[126]: «Отчина моя естя, люди новогородстии, изначала от дедъ и прадедъ наших, от великого князя Володимера, крестившего землю Русскую, от правнука Рюрикова, перваго великого князя в земли вашеи. И от того Рюрика даже и до сего дне знали есте один род техъ великых князеи, преже Киевъскых, до великого князя Дмитреа Юрьевича Всеволода Володимерьского. А от того великого князя даже и до мене, род их, мы владеем вами и жалуем вас и бороним отвселе… (выделено мной. – В.Т.)»[127].

В непосредственной связи с представлениями о преемственности власти находятся два других принципа, также призванные регулировать политические отношения на Руси, а именно принцип «старейшинства» в роду и во многом противоречащий ему принцип «отчинного», т. е. наследственного, владения[128]. Распространение в древнерусской книжной традиции первого принципа было характерно прежде всего для домонгольской эпохи и объясняется принятым в то время лествичным порядком наследования столов. Порядок «старейшинства», соблюдение границ владений своих братьев и, как следствие, довольство собственной волостью – вот те начала, которые древнерусское духовенство рекомендовало для упрочения существовавшего политического строя, апеллируя при этом к примеру святых князей Бориса и Глеба, которые предпочли погибнуть, нежели воспротивиться своему старшему брату Святополку[129].

Наряду с принципом «старейшинства» существовал еще один принцип организации политической жизни в русских землях XII–XIII вв., а именно – соблюдение «чужого предела»[130]. Хотя разработка указанных тем в книжной традиции не шла дальше намеченных положений и в большинстве своем сводилась к поучениям христианского характера о любви, кротости, смирении и т. п., в домонгольскую эпоху борьба между князьями шла в основном за приграничные территории и «общерусские» столы, в то время как стольные города, закрепленные за какой-либо определенной ветвью династии Рюриковичей, редко являлись предметом политических споров[131].

Все менялось после монгольского нашествия, когда князья начали осуществлять непосредственный захват чужих территорий (так называемые примыслы), а также некоторые качественные изменения приобрел титул великого князя владимирского, принадлежность которого теперь определял монгольский хан[132]. При этом передача власти над Владимиром осуществлялась до 1317 г. как раз на основе характерного для эпохи Древнерусского государства принципа «старейшинства». О восшествии на владимирский стол тверского князя Михаила Ярославовича, одного из последних великих князей, поставленных согласно принципу старшинства, официальная московская летопись конца XV в. сообщает: «По преставлении великого князя Андреа Александровича по стареишинству дошелъ бе степень сему князю Михаилу великого княженья»[133].

Нарушение этого принципа при хане Узбеке создало прецедент для борьбы за великое княжение между московским и тверским (позже еще и суздальско-нижегородским) княжескими домами[134]. Эта борьба и в значительной мере последующий успех в ней московских князей, в свою очередь, способствовали распространению в книжной, прежде всего московской, летописной традиции идеи о передаче власти по «отчине»[135]. О князе Дмитрии Константиновиче Суздальском, занявшем великокняжеский престол в 1359 г., как ранние (середина XV в.), так и поздние (конец XV – первая треть XVI в.) летописи заявляют, что стал он великим князем «не по отчине, не по дедине»[136]. Именно «по отчине и дедине», а не по старшинству в роду, согласно тверской редакции общерусского летописного свода начала XV в., князь Дмитрий Иванович Московский получил от хана великое княжение[137]. В дальнейшем летописцы часто сопровождают сообщения о восшествии Дмитрия Донского и Василия I на великокняжеский престол терминами «отчина и дедина» или же «седе на столе отца и деда своего», подчеркивая тем самым легитимность и наследственную природу их власти[138].

Отметим, что идеи о наследовании власти, отраженные в трудах московских книжников, совсем не обязательно соотносились с реальной политической практикой наследования столов в средневековой Руси, которая отражена прежде всего в духовных грамотах князей. При этом твердо утвердившееся в отечественной историографии мнение о замене принципа наследования великого княжения в конце XIV в. в последнее время подвергается пересмотру[139]. В данном случае мы лишь можем говорить о том, что