Черное Рождество - Наталья Александрова

– А где же? – Борис обвел комнату взглядом в поискахмольберта и прочих профессиональных атрибутов. – Ведь вы художник?

– Мастерская у меня с другой стороны, – ответил старик, – авообще я предпочитаю работать под открытым небом. Разумеется, когда позволяетпогода.

Алымов окончательно пришел в себя после того, как художникнапоил своих гостей горячим чаем, в который были добавлены душистые травы ищедрая порция адского напитка из фляги. Борис тоже отогрелся и отдохнул. Одеждапросохла, чувствовал он себя комфортно, но где-то в глубине сердца застыла тасамая холодная мгла, что надвигалась на него со дна моря, когда они плыли сАлымовым, связанные. Казалось, это черное облако сумело отобрать у него частицужизни навсегда. Но некогда было прислушиваться к себе, ведь они еще не спаслисьокончательно.

Неожиданно дверь хижины отворилась, и на пороге появиласьсвежая, как заря, девушка в простом крестьянском платье. Увидев незнакомыхлюдей, она смутилась и отступила к дверям.

– Ой, Поля, ты не один… – Голос ее был чист, как горныйручей.

– Ничего, Лизанька, – успокоил ее старик, – эти людиотогреются и уйдут. Ты что-то хотела?

– Вот, Поленька, я ложку серебряную принесла, сделай мнебраслетку с тем синим камушком!

– Сделаю, родная. Обожди маленько.

– Я попозже зайду. – Она метнулась к двери, встретив жесткийвзгляд Бориса.

– Постой, постой, девочка! – резво поднялся Аристархов. – Небойся, посиди здесь.

– А камушки дашь посмотреть?

– Иди сюда. – Он усадил ее в уголок и высыпал из лукошкаблестящие разноцветные камушки.

Она по-детски захлопала в ладоши и засмеялась.

– Так и живете? – неприятно усмехнувшись, спросил Алымов. –Там, в городе, настоящая бойня, кровь, смерть, а у вас здесь рай, искусство,девушки красивые ходят…

– Оставьте девушку в покое! – резко проговорил старик идобавил тише: – Вы что, не поняли, что она блаженная? Они с матерью живут тутнедалеко… после того как их выгнали из имения.

– Знакомое дело, – процедил Борис, – простите, мы не поняли.Разучились, знаете ли, за последнее время в девушках разбираться.

Они помолчали.

– Однако, – начал Борис, – вы не боитесь отпускать ее одну?Времена сейчас страшные…

– У кого поднимется рука обидеть блаженную? – высокопарноначал Аристархов, но Борис перебил его, вскочив на ноги:

– Господин художник, очнитесь! Перестаньте витать вэмпиреях! На дворе двадцатый год! Посадите ее под замок, хотя бы на то время,пока шляются здесь всякие красно-зеленые. Она слишком красива…

– Я понял, – пробормотал Аристархов.

– Вряд ли, – пожал плечами Борис, – но я вам советую бытьболее осторожным.

– Что вы собираетесь делать дальше? – спросил Аристархов.

– Спасаться, – вздохнул Борис, – нам нужна лодка.

– Вряд ли на лодке вы доберетесь до Керчи, – возразил старыйхудожник.

– Но пеший путь на Туапсе был отрезан красными еще раноутром. – Борис вспомнил слова Саенко, чтобы они с Алымовым пробирались нафранцузский миноносец «Сюркуф», и повторил: – Нам очень нужна лодка.

– Когда стемнеет, я провожу вас на берег и укажу рыбачью лодку,– пообещал Аристархов, – это все, что я могу для вас сделать.

– Вы уже и так много сделали – спасли нам жизнь, далиотогреться…

Аристархов махнул рукой и отошел к Лизаньке.

Миноносец «Сюркуф» стоял на рейде в прямой видимости берега,поэтому его командир капитан Жиро очень нервничал. Остальные корабли союзниковушли в Крым, но таинственный пассажир «Сюркуфа» просил еще немного подождать.Жиро не стал бы так рисковать, но этот русский полковник привез ему несколькоящиков прекрасного массандровского вина, и француз, знаток и любитель хорошихвин, не устоял и обещал подождать еще немного.

Русский полковник стоял на мостике и осматривал в бинокльбереговую линию. К счастью, берег в этом месте был довольно пустынен, красныхне было, и Жиро решил дать этому ненормальному полковнику еще два-три часа.

Когда отведенное время было уже на исходе и капитан Жирособрался отдавать якоря и выйти в море, русский полковник, словно прочитав егомысли, сказал:

– Господин капитан, вы получите ящик прекрасного крымскогошампанского, если подождете еще час!

Жиро заколебался. Еще один час в этих опасных водах… в концеконцов, он уже сделал для полковника все, что мог, – погрузил на борт сточеловек побежденной белой армии. В праведном негодовании у капитана из головысовершенно вылетела такая интересная подробность, что за каждого из сотнипассажиров полковник заплатил ему ящиком вина – не такого замечательного, както, массандровское, но все же отличного. Ящики были кое-как распиханы по всемукораблю, капитан собирался везти их на родину, во Францию, и совершить тамсовсем неплохую сделку.

Нет, капитан Жиро решил больше не ждать. Но с другойстороны, шампанское…

Он махнул рукой.

– Это мой долг офицера и союзника. Но только один час.

– Благодарю вас, капитан. – Русский полковник поклонился иснова поднес к глазам бинокль.

Но и этот час миновал, не принеся никаких новостей. Жиропожал плечами и отдал команду:

– С якоря сниматься!

И в этот момент русский полковник закричал:

– Шлюпка! Справа по борту шлюпка!

Жиро поморщился – опять начинается суматоха, ему очень нехотелось принимать на борт еще нескольких человек – грязных, оборванных,перепачканных кровью, дурно пахнущих мужчин… И так уже привели сверкающийчистотой корабль в совершенно неприличный вид! Но союзнический долг… нопрекрасное крымское вино…

Капитан приказал спустить трап и принять на борт русских.

Два офицера с трудом вскарабкались по трапу. Матросы помоглиим подняться на борт. Худшие опасения капитана Жиро оправдались. Этиподозрительные господа явно уже несколько месяцев не принимали ванны. Они былинебриты, грязны, когда-то аккуратные английские френчи изодраны в лохмотья ипокрыты пятнами засохшей крови. О том, что это офицеры, напоминали выцветшие погоны,болтавшиеся на плечах.

– Борис Андреич, голубчик! – совершенно не по-военномувоскликнул Горецкий. ?? И вы, Алымов… – Голос его дрогнул.

Он сделал шаг к ним, собираясь раскрыть объятия, но Борисперехватил презрительный взгляд капитана, относившийся, надо полагать, к ихвнешнему виду, потом посмотрел на самого Горецкого – в аккуратно пригнанноммундире, пахнущий хорошим одеколоном и табаком, полковник вызвал у него приливраздражения, почти злобы.