XX век как жизнь. Воспоминания - Александр Бовин

Разумеется, в то время, о котором идет речь, я не воспринимал события в их истинном виде. Многого не знал. Многого не понимал. Однако слово «антисемитизм», понятие «антисемитизм» стали наполняться реальным содержанием.

Вот что интересно. Собираясь после лекций (как правило, у Хана — квартира была большая), мы, то есть трио, которое иногда раздвигалось до квинтета и даже октета, как бы вынося антисемитизм за скобки, пытались вникнуть в существо проблем, которые волею властей оказывались в центре внимания.

Первой такой проблемой стал «вейсманизм-морганизм». Юридический факультет, студенты первого курса… Какое им дело до биологии? Дела не было, был интерес. Мы распределили темы, обложились специальной литературой. Месяц читали. Потом — бурные, шумные дебаты. Наверное, целую ночь кричали. Не зря — мушка-дрозофила была реабилитирована.

За пять лет вспоминается: мезомерия и резонанс в химии, оценка движения Шамиля, «социалистические нации», азиатский способ производства. Последней темой наших штудий было языкознание под разными соусами. В общем, развивались по всем азимутам. Значительно позже, вспоминая эти интеллектуальные пиршества, мы удивлялись двум вещам. Почему мы всегда выруливали на «неправильную» точку зрения? Почему не тронули нашу подпольную «академию»?

«Академия» была делом сугубо мужским. Но она не перекрывала интерес к женщинам. «Основной инстинкт»? Конечно. Но не только. Женщина как некий облагораживающий, окультуривающий фермент. Надо мной взяла шефство Лина Крылова. Она сама музицировала и пела. А меня стала водить в филармонию, на концерты Ростовского симфонического оркестра. Я оказался хорошим учеником и довольно быстро сообразил, что музыка может существовать отдельно от Крыловой.

От Крыловой пошли круги знакомств и встреч с другими женщинами «еврейской национальности». На первом и втором курсах я «дружил» с Мартой Розенберг. После университета она работала где-то на Северном Кавказе и иногда появлялась в Москве с банками черемши. Я тогда уже учился в аспирантуре. Марта останавливалась у подруги. Черемша, отварная картошка, постное масло, бутылка водки: вспоминали минувшие дни… Через некоторое время Марта осела в Подольске. Стала популярным адвокатом. Деньги были, а личная жизнь не сложилась. Знал двоих ее мужей. Хорошие русские мужики, но пьяницы. Уехала в Израиль. Там, в Беэр-Шеве, на краю пустыни Негев, я и похоронил ее.

На третьем курсе начался роман с Норой Свердловой. Училась впереди на один курс. Типичная «аристократка духа». Умная. Красивая. В полном сознании собственного достоинства. И в окружении себе подобных. Мы, естественно, и раньше были знакомы. Встречались в компаниях. Я иногда позволял себе выступать в привычной нагло-самоуверенной манере. Реакция: удивленно-снисходительный взгляд. Роман раскручивался долго, со скрипом. Общественность с любопытством наблюдала. Кто-то изрек: «Союз ума, но не сердец». Нет. Просто умы сближались быстрее, чем сердца.

Я уже пообтесался, но еще был явно другого посола. Стал появляться у них дома. Две малюсенькие комнаты в старой развалюхе с дореволюционным стажем. Папа — бухгалтер. Мама — врач, рентгенолог-микропедиатр, фронтовичка. По праздникам вся могучая еврейская грудь в орденах и медалях. Не уверен, что они испытывали большое счастье, видя меня рядом с любимой дочерью. Иногда переходили на идиш. Когда родители уходили в свою комнату, сердца начинали сближаться и мы целовались. При хорошей погоде этим же делом можно было заниматься на скамейке во дворе.

Летом 1952 года Нора получила назначение в Краснодарский край, где стала работать адвокатом. «По умолчанию» предполагалось, что мы распишемся, когда я подойду к студенческому финишу. Разлука переносилась с трудом. Письма писал почти каждый день. Даже в стихах. Сохранилось у меня одно из таких рифмованных писем. Называется: «Плоды раздумий сквозь поэтическое око». Всего «раздумий» восемнадцать. Щадя читателя, ограничусь тремя.

XIII

XIV

XV

Письма, даже которые в стихах, не утихомиривали страсти. Расстояния требовали преодолений. Тут, правда, на эмоции накладывались финансы. Но и эта проблема имела решение. Сдавал кровь и на эти «кровавые деньги» летал в Краснодар. Оттуда на автобусе — в станицу Александровскую.

Политика, как правило, далека от любви. Когда они сближаются, становится опасно. В январе 1953 года грянуло «дело врачей»: эскулапы из Кремлевской поликлиники, утверждали руководители КГБ, «сокращали жизнь» своих высокопоставленных пациентов. Сценарий 1937 года не был забыт. По стране прокатилась волна собраний гнева и протеста. «От Москвы до самых до окраин» тюрьмы пополнялись медицинским персоналом. Нетрудно было заметить, что большинство «убийц в белых халатах» имели фамилии лиц той самой «национальности». Толпа напряглась, хотя до погромов дело не дошло.

Пришла телеграмма от Норы. Она освобождала меня от всех и всяческих матримониальных обязанностей. Тут же отбил ответ. Какой — понятно. Труднейшие были дни. Посадили шефа моей будущей тещи. Она сама каждый день ждала гостей. Надевала дома гимнастерку с погонами и всеми регалиями: «Пусть знают, кого берут!» Чтобы хоть чуть-чуть разрядить напряжение, я каждый вечер появлялся у Свердловых и сидел с ними до поздней ночи. Обошлось…

5 марта объявили о смерти Сталина. Народ был в отчаянии. Скорбело прогрессивное человечество. Но тех, которые «в белых халатах», выпустили и реабилитировали.