Марс наш! - Валерий Большаков

– А?

– Провари шов! Можно не сплошной, а то нам вакуум-смеси не хватит.

– Чичас!

И пяти минут не прошло, а в маленьком иллюминаторе уже завиднелись лиловые отсветы сварки.

Наскоро металлизировав заделанную пробоину, Николай запенил образовавшуюся вмятину между краями керамитовых пластин.

Некрасиво, зато крепко.

Надежно.

Проверив чуть ли не каждый квадратный сантиметр переборок, Воронин открыл цистерночку с воздухом.

Регулятор подавал парящую струю, и вскоре пилотская кабина и соседний рабочий отсек скрылись в морозном тумане.

Подумав, Николай притащил еще один РИТЭГ.

Вроде бы простенькая операция – сходить да принести.

Пришлось, однако, запирать пилотскую кабину, а потом откачивать воздух из рабочего отсека – не в космос же его сбрасывать.

И лишь после этого, превратив отсек в шлюз-камеру Воронин покинул тепленькое местечко и вернулся с еще одной «буржуйкой».

Когда Ашот постучался во внутренний люк, в пилотской кабине и рабочем отсеке потеплело до плюс пяти.

На переборках блестели капли конденсата, и Воронин сосредоточенно отлавливал их пылесосом – сушить воздух пока было нечем, кондиционер требовал срочного ремонта.

– Да-да! – откликнулся Николай. – Войдите!

Звякнула крышка люка, и Подолян вплыл, напуская облако пара.

– Дверь закрой, выстудишь тут все…

Ашот торопливо захлопнул люк, протер запотевший лицевой щиток, а потом догадался откинуть шлем.

– Ух, ты! Тепло как!

– Да уж, не хухры-мухры… Давай, вылазь, поможешь мне бочину залатать.

– Ой, я и забыл! Чичас!

Отпарив потоулавливающее белье, Подолян оголил рану.

– Сквозная… Чистая… Может, Гоцмана позвать?

– У него Пратт. Тяжелый.

– А-а… Тогда… Ты уж потерпи, ладно?

– Да уж потерплю…

Промыв рану заживляющим раствором, Ашот осторожно залепил ее тампопластырем.

– До свадьбы заживет! – бодро сказал он.

– Спасибо, доктор… Так, наводишь здесь порядок, а я в кают-компанию прогуляюсь.

Воронин натянул пустолазный скафандр Гуань-чэна, тесноватый, зато целый и чистый. Отшлюзовался и выплыл в остаток коридорного отсека.

Пола не было, покореженная металлическая дорожка висела, перекрученная и продырявленная, словно хлипкий мостик над грузовым отсеком внизу, откуда торчали гнутые балки каркаса с остатками обшивки.

Внешний борт присутствовал, но со множеством пробоин.

Постарались америкосы…

Самое интересное, что свет горел, правда, аварийный, красный, и не везде.

Красное и черное… Мрачновато.

Николай сжал зубы и засопел.

Гуань-чэна жалко. Вредный был, но мужик стоящий.

А ученая братия? За что ее?

Летели, радовались…

Господи, какие все-таки сволочи! Из-за своей сраной политики столько людей погубили, ни за что, ни про что…

– Штурман, ты в кают-компании?

– Так точно. А ты?

– В коридоре.

– Ныряй вниз, как бы к камерам-хранилищам.

– А-а… Где аварийный люк?

– Точно. Емкости со смолопластом хватило только-только, тут пробоины мелкие…

– Понял. Сейчас я…

Осторожно спустившись через пролом в переборке, Воронин оказался в развороченной камере-хранилище.

А вот и люк.

Откинув крышку, Николай проник в кессон.

Вскоре он перешагивал высокий комингс салона, или кают-компании, как его привыкли называть пилоты.

Все были здесь – и уцелевшие пассажиры, и Царев.

Генка трудолюбиво копался в кислородном регенераторе, а Зайченко висел под потолком, старательно металлизируя пробоины, затянутые черными кляксами смолопласта.

Гоцман был занят, он оперировал Даниэля Пратта.

Даниле сильно не повезло – поражающий элемент распорол ему живот.

Усыпленный гипноиндуктором, мигавшим синим огонечком, Пратт лежал на простыне.

Одним концом она была привязана к ножкам выдвижного стола, а другой конец держал Кравцов.

Хирург был без маски и перчаток, хотя мороз стоял крепкий.

Гоцман плавно водил роботоинструментами – те аккуратно зажимали края распоротых кишок и штопали белыми скрепами.

Скрепы постепенно врастут – и растворятся.

– Промывочка… – запыхтел хирург. – Николай, будь другом, промокни пот!

– Сейчас!

Сориентировавшись, Воронин взял салфетку и приложил ко лбу Гоцмана – пот собрался блестящими шариками.

– Спасибо!

Промыв и трижды пропитав швы густо-коричневым раствором кожной регенерации, хирург принялся зашивать живот – роботоинструмент быстро-быстро застрекотал, вкалывая тонкие иголочки.

«А чего это я глазею?» – подумал Николай.

– Ген, что у нас с кислородом?

– Есть пока… Плохо, что регенератор как бы побит. Резервный я сейчас доведу до ума, а основной… Как сказать… Миха обещал им заняться, когда… Ну…

– Я понял.

– Ага. А то цэ-о-два как бы в рост пошел.

– Понятно. Продовольствие?

– Ну, если груз распотрошить, хватит хоть на год.

– Вода?

– Гидросистема как бы перемерзла, но… Михаил! Воды много?

– Хрен там! В обоих баках на дне. По ведру на каждого.

– Миша, не дергайтесь.

– Извините, доктор…

Воронин снял шлем и вытер наконец-то потный лоб.

– Через неделю, – устало проговорил он, – мы будем на подлете к Цвергу И у нас появится ма-аленький шанс. Во-от такусенький… Выжмем все из СОМ, уравняем скорость с астероидом…

– Топлива для СОМ как бы хватит, – осторожно сказал Царев. – Но на торможение мы его израсходуем все, до капли.

– Я и говорю о чем, – кивнул Николай, – но у нас нет иного выхода. Только затормозившись, мы сможем отстыковать МПК и сесть на Цверг. Если в европейском лагере… в смысле, на временной станции найдем воду… Тогда… Тогда поживем еще.

– Согласен, – кивнул Царев. – Да нам и выбора-то не оставили. Или на Цверг, или… пропадем без вести как «Терра-2».

– Хватит уже негатива, – проворчал Зайченко. – Давайте мыслить позитивно!

– Давайте… – вздохнул Воронин. – Если будем вкалывать, как папа Карло, и починим корабль, то доберемся до Марса. И будет нам счастье. Доволен?