Флатус - Клим Вавилонович Сувалов

Клим Сувалов

Флатус

Глава 1

В сильном возбуждении я занес ногу вверх и мощным ударом выбил ветхую дверь квартиры Алексея Николаевича Чудновского. Звук лопнувшего дерева, когда дверь распахнулась и ударилась о стену, напомнил мне хруст свежеиспеченной булки. Аналогия юрко скользнула сквозь сумбур моих мыслей и стремительно пропала в застенках подсознания. Будь я не так увлечен известием, которое хотел донести полицмейстеру Чудновскому, то, наверное, вспомнил бы, что Алексей Николаевич никогда не запирает дверь своей квартиры на замок, лишь заботливо прикрывает ее на ночь или когда уходит на службу. Но сейчас, несмотря на глубокую ночь и сломанную дверь, не было времени на сантименты.

В жилище Чудновского я никогда не был и поначалу потерялся в сером интерьере его квартиры. Проскочив в дверной проем, я сразу оказался в большом зале, засеянном вещественными доказательствами из полицейского участка. У своих ног я увидел завернутый в авоську револьвер, очень похожий на тот, из которого юный гимназист Петличкин около трех недель назад убил своего приятеля во время безумной попойки. Я вспомнил, что буквально вчера полицмейстер был вынужден освободить этого гимназиста из-под стражи, потому что револьвер загадочным образом исчез из камеры с вещественными доказательствами. Несомненно, будь у меня время, я бы во всем разобрался, но текущее дело не терпело задержек. Пробежав мимо башен, составленных из пыльных папок, я наткнулся на темный силуэт Чудновского, который, будто призрак, материализовался из воздуха.

Его худощавое тело утопало в длинном тряпичном халате, а с головы свисал старомодный ночной колпак. Из-за этого колпака силуэт Алексея Николаевича напоминал увядающий стебель осоки.

В два шага я оказался рядом с полицмейстером и весьма вальяжно поприветствовал его: резко поднес ребро ладони к своему лбу и так же резко скинул ее к поясу.

— Алексей Николаевич, — в пустой комнате мой голос звучал как сломанная трещотка, — на Леворадикальной улице напали на женщину! Это имеет отношение к делу о Люберском маньяке!

Тело полицмейстера покачивалось взад-вперед, и мне показалось, что он пытается себя убаюкать. Но это предположение оказалось ошибочным, когда Чудновский, услышав слово “маньяк”, словно мокрый воробушек, встрепенулся, стряхивая с себя капли прерванного сна, и молча умчал в свою комнату переодеваться.

Когда он вышел обратно в большой зал, я пристально разглядывал заинтересовавший меня револьвер в авоське. Он безумно был схож с оружием того юного гимназиста: модель “Смит-Вессон”, на стволе та же гравировка “ГП” — Григорий Петличкин, надломленная “шпора” под спусковой скобой…

— Молодец, Какушкин, — торжественно обратился ко мне полицмейстер, сбив мои рассуждения. Он поднял с пола револьвер. — Весь вечер искал табельное оружие! Ненароком подумал, что опять потерял, как было неделю назад со служебным наганом…

Два раза хлопнув меня по плечу, Алексей Николаевич направился к выходу из квартиры. Через минуту мы уже сидели в повозке патрульного экипажа, который направлялся к месту преступления. Чудновский медленно крутил кончик своего уса и смотрел на усеянную светом от желтых фонарей дорогу. Моя тактичность, которая была привита в стенах Петербургской полицейской школы, не позволяла нарушить размышления старшего по званию, несмотря на то, что в данный момент было острой необходимостью посвятить полицмейстера в детали произошедшего на Леворадикальной улице преступления. Десять минут мы ехали молча, как вдруг Алексей Николаевич задал вопрос:

— Почему ты молчишь, Какушкин? Не хочешь меня посвятить в суть дела?

— Не хотелось прерывать ход ваших размышлений, господин полицмейстер, — как это нередко бывало, неожиданный вопрос Чудновского застал меня врасплох.

— Это хорошо, — Алексей Николаевич по-отечески взглянул на меня. — Эх, иногда я жалею, что не учился в полицейской школе. Те же навыки этикета пригодились бы мне сейчас. Буквально вчера утром, когда я выходил из булочной, в проходе столкнулся с милой бабулькой. Ну прям божий одуванчик: пышные белые волосы, синий сарафан в белый горошек, на поводке маленькая белоснежная болонка… С таких дам должны писать картины. Кхм… Так, о чем это я? А! И знаешь, что я ей сказал, когда мы столкнулись?

— Нет, господин полицмейстер, — ответил я, смутившись от того, что Алексей Николаевич начал говорить на отвлеченную тему.

– “Куда мчишь, дура старая”, — в голосе Чудновского промелькнула нотка досады за произнесенные слова. Он смолк на десяток секунд и добавил: — Да и лишним было бить ее по голове дубинкой…

— Вы ударили женщину?! — удивился я.

— Да ты что! — возмущенно ответил полицмейстер. — Ее собаку. Она начала тявкать, ну я и приложился слегка. Вот про это я и говорю тебе! Не хватает мне академического этикета!

— Ну…знаете… — я слегка заколебался перед ответом. — Если выпадет свободная минутка, я могу с вами позаниматься…

— О! Отличная мысль, Какушкин! — восторженно ответил Чудновский и я заметил, как он немного воодушевился этой идеей. Повернувшись ко мне всем корпусом, Алексей Николаевич заискивающе спросил: — Может быть стоило бабку дубинкой пригреть? Я тут подумал, а собака-то в чем была виновата?

— Не стоило вообще кого-то бить, — я удивился, когда услышал в своем голосе нескрываемое раздражение. Произошло это неожиданно, и мне сразу же захотелось извиниться перед Алексеем Николаевичем за этот оскорбительный тон, но он тут же отвернулся и смолк.

— Рассказывай обстоятельства случившегося, — произнес Чудновский, насупившись.

Обрадовавшись, что мы переходим к сути дела, я тут же задавил ноющее чувство вины и ответил:

— В двенадцать часов ночи городовой Просаков, как обычно, совершал обход улиц. Патрулируя Леворадикальную, он услышал душераздирающий женский крик. Он доносился из ветхого дома, на краю улицы. Прибежав на него, Просаков увидел внутри дома женщину. Распластавшись на кровати, она рыдала и показывала рукой на открытое окно в комнате. Ну городовой начал расспрашивать, что случилось. Женщина говорит, что, как обычно, в районе десяти часов вечера легла спать…

— Как она спала? — перебил меня Чудновский.

— Ну… — я вновь замялся. — На боку, наверное… Не знаю.

Алексей Николаевич задумчиво смотрел вперед, закручивая кончики своих усов.

— Так вот… Часа два она ворочалась и пыталась уснуть. И когда дрем ее все же одолел, у нее скрутило живот…и она решила по-тихому… ну… офлатуситься… И тут, когда непродолжительный процесс уже подходил к концу, она услышала шуршание бумажного пакета… Конечно, среди бедняков слухи расходятся быстро, и она уже была наслышана о маньяке с бумажным пакетом и его трех жертвах. Ну и перепугалась бедная женщина. Завопила, задергалась. Так и спугнула преступника. А тот, резво перепрыгнув через ее кровать, сиганул в открытое окно.

Я видел, как полицмейстер анализирует сказанное. С каждой секундой его лицо