У березки я заплакал - Леонид Красников

Студеной Горе. В этом храме настоятелем служил Анатолий Сегеда, который, в свое время, крестил меня во Владимирском Успенском Соборе. Памятным для меня было и другое событие, связанное с этим приходом. Здесь, впервые в своей жизни, не в домашних условиях, исповедовалась и причастилась моя мама, а вместе с ней – мои дочь и внучка. В такой компании мне в дальнейшем причащаться не доводилось.

В дневной час в храме почти никого не было. Поставив свечки перед иконами и помолившись, вспомнив такое родное, но уже далекое прошлое, я собирался покинуть церковь. И тут сбоку, перед иконой Казанской Божией Матери, увидел знакомое лицо. Это был Дмитрий Резцов, бывший сотрудник областной молодежной газеты «Комсомольская искра», которая размещалась в начале девяностых годов в одном здании с редакцией газеты «Призыв». В Доме печати эти издания находились на разных этажах, но журналисты обоих газет жили дружно, как одна семья. После рабочего дня мы играли в шахматы и «причащались» дешевым вином, которое днем «добывали» в длинных очередях в продовольственном магазине. Михаил Горбачев, президент страны, своим «сухим» законом заставлял людей отвлекаться от дел, чтобы запастись горячительным напитком.

В дружной компании возникали споры о смысле жизни и будущем страны, обсуждались интересные газетные материалы. Иногда затрагивалась тема религии. Многие журналисты были крещеными, чем даже гордились, однако в душе оставались атеистами. Среди тех, кто особенно нападал на Бога, на православие, был Дима Резцов. Он считал, что вера – это выдумка, которая необходима, чтобы держать народ в узде. Для этой цели, по его понятию, служила также Библия, которую он, естественно, не читал, но подверг словесному уничтожению.

Мне врезалось в память его резкое и злостное высказывание: «Я не переношу, когда говорят об этой книге! При ее виде меня едва не тошнит!» И вот, этот атеист из атеистов, вдруг оказался в православном храме. По его сосредоточенному лицу можно было понять, что это был не мимолетный приход.

За долгие годы, что я не видел Диму, он очень изменился. Постаревший, отрастивший бородку и усы, он совсем не походил на моложавого весельчака и балагура, бывшего душой нашей мужской компании.

– О, Леня, сколько лет, сколько зим! – заметив меня, произнес Дима. Мы с ним трижды похристосовались, после чего отошли в сторону и начали вопрошать друг друга о житие-бытие.

– Давай, заглянем в кафешку. Посидим, чайку попьем, вспомним старое, – предложил Дима, на что я сразу согласился.

– Ныне я почти совсем не выпиваю, но сегодня могу позволить себе стакан красного вина», – сказал Дима, когда мы размышляли, какой едой сдобрить наш разговор. Потягивая помаленьку вино, вкушая бутерброды с колбасой и сыром, мы пустились в воспоминания. Перед нашими глазами, словно наяву, прошли журналисты незабываемого времени. Многих из них уже не было в живых, другие разбрелись по разным изданиям или занялись другим делом.

Одним из первых мы с Димой вспомнили Сашу Зарецкого, с которым мне приходилось общаться в Доме печати лишь около года. Это был замечательный журналист, лидер «молодежки», добрый и отзывчивый. Его любили. И Саша любил людей, поэтому больше всего ему удавались зарисовки и очерки о них. А еще наш коллега был пре6красным поэтом, стихи его трогали душу и сердце слушателей.

– Среди всех стихотворений мне особо врезалось в память одно, – задумчиво заметил Дима. – Можно я тебе его напомню?

Наклонившись через стол поближе ко мне, Дима вполголоса начал читать.

…Стихло все. Лишь птица порою

нарушит торжественность эту нечаянно.

Голос по радио: «Слава героям,

павшим за родину…» Минута молчания.

…Минута молчания! Это – набат.

Слышно, как наши сердца стучат.

Минута молчания! Память гудит

Огромною болью о тех, кто убит.

Минута молчания! Кровь бьется в венах…

И слезы в глазах..

Минута молчания, минута молчания,

Минута памяти, но не отчаяния…

Саша в 44 года умер от тяжелой болезни. Хоронили его коллективы обеих редакций и многочисленные почитатели его журналистского и поэтического таланта. Свой нынешний разговор мы также прервали минутой памяти о нашем добром товарище.

– Да, Леня, время движется неумолимо. И очень быстро. Вспомним из Библии: «..,Всякая плоть – как трава, и вякая слава человеческая – как цвет на траве: засохла трава, и цвет ее опал…» ( 1Пет. 1,24). В другом месте – еще точнее о скоротечности времени: «Утро яко трава мимо идет, утро процветет и прейдет: на вечер отпадет и иссохнет» (Пс. 89,6). Вот мы с тобой не виделись более двадцати лет, а, кажется, расстались словно вчера. Слышал, что ты глубоко ушел в православие, хотя и не потерял связь с мирской жизнью. Не так, как наш журналист из «молодежки», Андрюша Сидоров, который уже давно служит в храме. Но, видно, для каждого своя дорога…

О себе Дима рассказал, что после закрытия «Комсомольской икры» перешел в «Призыв». А затем – во вновь созданные «Владимирские ведомости». Лет десять назад перебрался в охрану

– У меня стало больше свободного времени. В газете мне надоели «суета сует», строчкогонка, постоянные поиски рекламодателей… Как внештатник продолжаю писать для души об охоте и природе, рассказы об истории Владимирского края. На хлеб и на оплату коммунальных услуг денег хватает…

После этих слов в нашем разговоре воцарилось молчание. Похоже, что дело шло к расставанию. Но я решил напоследок задать Диме интересующий меня вопрос.

– Скажи, пожалуйста, неужели ты всерьез завязал с атеизмом? Ходишь в храм, цитируешь Библию…

Дима посмотрел на меня испытывающим взглядом, в котором отразились одновременно испуг и удивление.

– Я ждал от тебя этого вопроса, – тихим, словно изнутри голосом, ответил Дима. – Другому человеку не стал бы отвечать… Но ты – православный, верующий, думаю, поймешь меня правильно. Давай, немного помолчим, мне надо успокоиться и сосредоточиться…

Спустя несколько минут Дима заговорил.

– Все, о чем я тебе сейчас расскажу, случилось со мной лет восемь назад. Долгое время я страдал острой язвой желудка, и никакие лечения не приносили облегчения. Летом у меня началось внутреннее кровотечение. Меня отвезли в больницу, где, ввиду крайней опасности для жизни, решили немедленно оперировать. В течение этой операции случилась клиническая смерть. Я «скончался».

Передо мной вдруг все померкло, я словно вылетел куда-то. Пролетев с огромной скоростью через тоннель, приземлился уже совсем в другом мире. При этом сознание не покидало меня ни на долю секунды.

Среди сумрачного света и невыносимого зловония, я увидел огромный колодец. На дне его копошились угольно-черные человеческие души, они ужасно смердили. В наперебой они просили меня помолиться за них. Через душераздирающие вопли выкрикивались имена людей, протягивались записки. От всего этого я