Когда пируют львы. И грянул гром - Уилбур Смит

– Это тебе на всякий случай, мало ли… спокойной ночи. Завтра в путь, далеко-далеко.

На верхней площадке он снова остановился и посмотрел на мраморные ступеньки, ведущие в роскошный вестибюль. Он покидает все это навсегда – казалось бы, чему тут радоваться. Он громко рассмеялся. Возможно, потому, что стоял перед лицом полного уничтожения и в самое последнее мгновение сумел все изменить, избежал худшего, а поражение смог превратить в победу. Победу маленькую, конечно, и жалкую, однако сейчас они с Даффом были по крайней мере в не худшем положении, чем когда прибыли в Рэнд. В этом ли кроется причина его радости? Шон подумал хорошенько и понял: так-то это так, но все же не вполне. Было еще одно чувство – чувство освобождения. Он должен идти вперед, и своим путем: он отправится на север – открывать новые земли. Он уже ощущал некую внутреннюю дрожь, предвкушая новое будущее.

– На пятьсот миль вокруг ни одной шлюхи, ни одного биржевого маклера, – проговорил он вслух и усмехнулся.

Шон перестал искать слова, описывающие его чувства. Эмоции – штука неуловимая, черт бы их побрал. Кажется, ты ее ухватил, вот она у тебя в руках, но она меняет форму, и сетка из слов, которую ты готов на нее накинуть, уже никуда не годится. Пускай свободно живет в груди, надо только принимать ее и радоваться ей.

Он сбежал вниз по ступенькам и, пройдя сквозь кухонные помещения, оказался на дворе конюшен.

– Мбежане! – закричал он. – Где ты, черт возьми!

Из помещения для слуг послышался стук упавшей табуретки, и дверь одной из комнат распахнулась.

– Нкози, в чем дело?

Настойчивая интонация в голосе Шона встревожила зулуса.

– Какие шесть лошадей у нас лучшие?

Мбежане назвал их по именам, не делая попыток скрыть любопытство.

– Все просолены против наганы?[38]

– Все, нкози.

– Хорошо. Завтра, еще засветло, они должны быть готовы. Две оседланы, остальные вьючные.

Мбежане сразу заулыбался:

– Неужели мы едем на охоту, нкози?

– Очень может быть, – согласился Шон.

– И надолго, нкози?

– Как думаешь, навсегда – это долго? Попрощайся со всеми своими женщинами, возьми с собой кароссу и копья, и вперед… посмотрим, куда приведет нас дорога.

Шон вернулся в спальню. Чтобы собрать вещи, ему хватило получаса. Посреди комнаты выросла куча отбракованной одежды, а то, что он решил взять с собой, составило лишь половину вьюка для лошади. Он впихнул это все в две кожаные переметные сумы. В дальнем углу какого-то шкафа он нашел свою овчинную куртку и бросил на кресло вместе с кожаными бриджами и шляпой из мягкого фетра, с широкими опущенными полями – все это он наденет утром. Потом спустился в кабинет и произвел смотр ружейной пирамиды, причем фасонным двустволкам непонятно какого калибра внимания не уделил. Выбрал пару дробовиков и четыре винтовки Манлихера.

Потом отправился попрощаться с Кэнди. Она была у себя и на стук в дверь сразу открыла.

– Уже слышала? – спросил он.

– Да, весь город уже знает. Ох, Шон, мне так жаль… Заходи. – Она придержала для него открытую дверь. – А как Дафф?

– Очухается и будет в порядке. Сейчас он пьян вдрабадан и спит без задних ног.

– Я пойду к нему, – быстро сказала она. – Сейчас я ему очень нужна.

Вместо ответа Шон поднял бровь и смотрел на нее до тех пор, пока она не опустила глаза.

– Нет, пожалуй, ты прав. Может, потом, позже, когда пройдет первое потрясение. – Она посмотрела на Шона и улыбнулась. – Думаю, тебе надо выпить. Небось тоже несладко.

Она подошла к шкафу. Синий халат обтягивал ее женственные крутые бедра и открывал сверху щель между полными грудями. Шон смотрел, как она наливает и несет к нему стакан. Какая красивая, подумал он.

– Ну, Кэнди, прощай и до новых встреч. – Шон поднял стакан.

Голубые глаза ее расширились и потемнели.

– Не понимаю. Ты это о чем?

– Мы уезжаем, Кэнди. Завтра уезжаем, рано утром.

– Ты что, шутишь?

Но она уже поняла, что он и не думал шутить. После такого заявления и сказать нечего. Он допил бренди, они еще немного поговорили, и он поцеловал ее на прощание.

– Будь счастлива, прошу тебя, – сказал он.

– Постараюсь, – ответила она. – Возвращайтесь скорее… хоть когда-нибудь.

– Только если пообещаешь выйти за меня. – Он улыбнулся.

Кэнди ухватила его за бороду и потаскала ее из стороны в сторону:

– Пошел к черту! Смотри поймаю тебя на слове.

Шон поскорей ушел: он знал, что она сейчас станет плакать, а он терпеть не мог женских слез.

Наутро Дафф под руководством Шона собрал вещи. Каждому указанию он следовал молча, с каким-то смущенным послушанием, отвечал, только когда Шон к нему обращался, а так замкнулся в себе, словно укрылся в раковине молчания. Когда закончились сборы, Шон велел ему взять свои сумки и повел вниз, где в прохладном сумраке еще не наступившего дня уже ждали лошади. А с ними в темноте маячили четыре мужские фигуры. Шон немного поколебался, не решаясь сразу выходить во двор.

– Мбежане! – позвал он. – А это кто еще тут с тобой?

Они шагнули вперед, вступили в полосу света из открытой двери, и Шон усмехнулся:

– А-а-а, Хлуби, знатное брюхо! Нонга! А это ты, Кандла?

Перед ним стояли те, кто работал рядом с ним в траншеях «Глубинных горизонтов Кэнди», кто орудовал лопатой, добывая ему состояние, а также копьями, защищая раскоп от первых хищников. А уж как они были рады, что Шон их вспомнил, что он их узнал! Они окружили его, широко улыбаясь белозубыми улыбками, как умеют улыбаться только зулусы.

– Каким ветром вас сюда занесло в столь ранний час, а, негодяи? – спросил Шон.

– Нкози, – ответил за всех Хлуби, – мы слышали речи о дальней дороге, и ноги наши загорелись; мы слышали речи об охоте и всю ночь не могли уснуть.

– Платить вам, ребята, мне нечем, – угрюмо ответил Шон, резкостью прикрывая вдруг вспыхнувшую в груди любовь к этим людям.

– А мы разве говорили о плате? – с достоинством проговорил Хлуби.

Шон кивнул – именно этих слов он от них и ждал.

– Пойдете ли вы со мной, когда узнаете, что на мне лежит печать тагати? – Он употребил зулусское слово, означающее колдовство. – Пойдете ли вы за мной, зная, что я оставляю за собой мертвых, скорбь и печаль?

– Нкози, – важно ответил ему Хлуби, – когда лев проголодался, всегда кто-то умирает, но мяса хватает и для тех, кто идет за ним.