Гангутское сражение. Морская сила - Иван Фирсов

А царь, путешествуя по суше, не забывал флот. Осенью вызволил он из ссылки Корнелия Крюйса.

— Поезжай в Ревель, разберись с худыми судами, готовь их к навигации. Назначаю тебя генерал-интендантом.

В дороге получил письмо от Апраксина, между прочим сообщал он, что Крюйс трудится с ленцой. Тут же предупредил без жалости царь:

«С великим неудовольствием слышу, что Ревель-екая эскадра так у вас неисправна, и осеннее удобное время упущено; ежели впредь так поступать станете, можете живот свой потерять…»

Генерал-адмирал не наговаривал на своего бывшего подопечного. Крюйс после возвращения из ссылки заметно сдал. Старше Апраксина годами, медлительный по складу характера, он распоряжался теперь с необыкновенной осторожностью, выверяя каждое слово. Видимо, пребывание в далекой Казани наложило свой отпечаток на состояние неторопливого по натуре норвежца.

В самом деле, несладко пришлось ему в непривычной обстановке. Губернатор, прочитав царский указ, поджал губы, искоса поглядывая на обмякшую с дороги фигуру разжалованного вице-адмирала.

Поначалу определил ему на постой захудалую квартирку на окраине. Но Крюйс с женой не унывали, на двоих жилье было сносное. Своих детей, двух сыновей и дочь, они отправили в Амстердам — зачем им страдать за грехи родителей.

Обустроившись с помощью двух приставленных матросов, супруги благополучно перезимовали, никуда не наведывались, потому что местное общество обходило их стороной. Их спокойная жизнь нарушилась в первый весенний день. Посыльный чиновник передал распоряжение губернатора:

— Сию квартирку велено вам освободить и переехать в иную.

Только обосновались Крюйсы на новом месте, как от губернатора последовало указание переехать им в другое место.

Тут смирению отставного вице-адмирала пришел конец. Крикнув матросов, он погрузил пожитки на телегу и направился к губернаторскому особняку. Распахнув двери, он приказал матросам заносить вещи и занял две пустующие комнаты на первом этаже.

Услышав шум, губернатор Кудрявцев, узнав, в чем дело, дал слово больше не тревожить Крюйса…

Утвердившись окончательно с жильем, жена слезно просила мужа:

— Напиши, Корнелий, государю, пусть он тебя отпустит с миром домой, в Амстердам.

— Как так, с позором явлюсь в Голландию? — кипятился Крюйс. — Надобно мне в России заслужить прощение.

Однажды жена, урожденная голландка Катерина Фоохт, ушла помолиться к подруге-немке, такой же реформистке, учительнице в губернаторском доме. Вернулась она необычно взволнованной:

— Из Петербурга пришла почта, сообщают царским манифестом о какой-то виктории морской над шведами.

Пришлось опальному моряку наведаться в губернскую канцелярию, где Он, не без волнения, прочитал царский манифест о Гангутском сражении.

По мере чтения наливалось краской обычно бледное лицо Крюйса, еще ярче проступало родимое пятно на щеке. «Как жаль, что я не с ними, моими парусами и пушками, — досада и боль саднили сердце, — сколько лет и здоровья отдал я флотскому делу, а теперь случилась виктория, а мне здесь горевать суждено».

Вернувшись домой, он со вздохом рассказал жене о гангутской победе и ушел в другую комнату.

До сумерек сидел бывалый моряк у окна, глядя на пенящиеся под окном волны полноводной Волги.

Когда совсем стемнело, достал гербовую бумагу и, с некоторым трудом подбирая слова, начал писать прошение царю.

«Державнейший Царь. Государь Милостивый!

Служил я, нижайший раб, Вашему Царскому Величеству 16 лет и управлял верно, радетельно и трудился с великим тщанием неусыпно, сколько могуты моей было, за что и имел к себе милость Вашего Величества; но Божеским посещением прогневал Ваше Величество, отчего весьма сокрушаюсь.

Всемилостивейший государь! Прошу Ваше Величество меня, нижайшего раба своего, для своего многолетнего здравия, аресту свободна учинить по-прежнему, за старые мои верные и радетельные службы и для старости моей. За что должен со всею фамилией своей вечно Бога молить?»

Письмо было запечатано и отправлено на следующий день. А ответ пришел далеко не быстро. Даже Катерина, всегда уверенная в правоте мужа, не вынесла жребия, ей уготовленного, как супруге ссыльного, не вытерпела, опять возмутилась.

— Чего нам здесь ждать? — спрашивала она со слезами. — Не думаю, что о тебе скоро вспомнят. Последуй хоть раз моему совету. Выбрось блаженные мысли. Ты, Корнель, не родился подданным Петра. Испроси у него великодушного позволения, и поедем в Амстердам. Я сильно скучаю по детям.

Слушая причитания жены, старый моряк обиженно насупился:

— Ты думаешь, мне детки во сне не снятся? Только в долгу я перед Россией, она меня возвысила, и тебе это известно. Быть не может, чтобы царское величество меня позабыло.

Не прошло и двух месяцев, прислан был наконец ответ от царя. Петр возвращал Крюйса на службу в прежнем звании…

И вот теперь, не прошло еще и года, царь упрекает его в нерадивости, не иначе упомянул о нем в письме Апраксин, больше некому. Делать нечего, как говорят русские, назвался грибком — полезай в корзину.

— Государь мне пеняет за худую службу, — виновато, с некоторой растерянностью обратился он к Апраксину. — Какие будут мне замечания, господин генерал-адмирал?

— Встрепенись, вице-адмирал, — без насмешки, огорченно ответил Апраксин, — вспомяни, как на Воронеже по стапелям проворно носился, девкам за тобой было не угнаться.

Апраксин перевел дыхание, встал, поманил Крюйса к окошку:

— Вишь «Полтаву»? В ракушках она вся. К мели-то по осени ее приткнули, а кренговать не поспели. Чрез месяц эскадру в море выводить Сиверсу, в Копенгаген плыть к государю. По флагману равнять строй будут корабли, а он, как дохлая лошадь, плестись станет. Бери-ка сотни три-четыре матросов добрых, обкалывай лед вокруг нее, кренгуй.

Крюйс понятливо склонил голову, шагнул к двери, но Апраксин остановил его:

— Сие дело ты токмо направь по руслу. Наиглавное нам с тобой — эскадру снарядить в дальний путь. Впервой наша, российская эскадра поплывет в Европу. Смотреть на нее, глаза пялить станут повсюду теже аглицкие, да голландцы с датчанами, да немцы. Грешно наперво в грязь лицом ударить.

Каждое судно, великое ли, малое ли, само по себе сооружение непростое, а порой довольно сложное. Постоянное пребывание в водной среде не проходит бесследно для корпуса судна, или, как еще в старину его называли, кузова.

В воде обитает, кроме рыб, множество живых организмов. Для некоторых из них дерево — лакомая пища, для других не только еда, но и пристанище для постоянного проживания.

В теплое время на якорных стоянках эти живучие твари намертво впиваются в подводную часть деревянного корпуса и устраиваются по-семейному. Сооружают жилища в виде ракушек, множатся, и вскоре вся подводная часть сплошь покрывается этими наростами.