Андрей Белый. Между мифом и судьбой - Моника Львовна Спивак

— Так отвечала ее душа на трудности, которые между нами возникли в Дорнахе, где я некоторое время болел и где я был так виноват[974]. Надо иметь сострадание, потому что без сострадания любовь — ничто, а без любви все есть ничто. А — где любовь? Мы же можем развивать колоссальную всемирно-историческую деятельность, исследовать культуры, эпохи и эпопеи и совершать социальные перевороты, — без сострадания — мы подготавливаем бред; мы — камни, да, мы окаменели, когда мы не понимаем человека в его душевных, мельчайших и самых незначительных для истории потребностях; теперь я потерял веру в «колоссальное», в то, что велико. Мельчайшее, имеющее ничтожные размеры, то, что нельзя измерять километрами, — только это меня интересует: все остальное есть «бум-бум», «верблюдоподобно», несвободно; это не… «Байрейт»[975]? Полюби нас грязными, с паразитами и без возможности медитировать и «эвритмизировать», — люби нас в нашем забвении, когда мы передали другим наш свет; да, люби нас в этом ничтожестве так же, как и в величии!..[976] Так мы думали в России[977] — когда были покинуты и у нас не было ни жен, ни мужей, ни учителей, ни одежды, ни книг.

Христос был с нами, дикими скифами: мы и сейчас — скифы.

И кто не заглянет в наш дикий скифский образ по-настоящему, — того и мы не желаем понимать![978]

Это я с радостью понял сейчас — в то время, когда отвечают снегопады: «Ты — один: никто не слышит; и мы падаем, и падаем, и падаем в вечность, — снежинки. Не слышно любимой души издалека; слышно только — под снежинками:

— „А А. умер“[979].

— „Б. — умирает…“

— „В. болеет тифом“.

— „И Г. расстрелян“.

— „И Д. арестован“».

Так это было…

Здесь, в забвении, сильно поднимается незабвенный звук: и человек поднимается к Человеку[980]; и мы видели в грязи окрыленных, крылоруких, крылоногих ангелов — не людей — в людях: —

— окрыленных людей мы видели (как собственно ангелов)

— не

«ангелески», эвритмические арабески, с обязанностью —

— к репетициям!! —

— и без обязанности к душе, с которой

человек все же связан!!!

………………………………….

Именно в это омраченное, голодное время, когда мы наше

«Зимнее странствие» —

— (я имею в виду «Зимнее странствие» Шуберта[981]) —

— переживали, единственный лейтмотив нашей жизни и действий,

— так он звучал:

Eine Strasse muss ich gehen

Die noch keiner kommt zurück[982].

Одна милая антропософская подруга[983] пела нам с большим талантом «Зимнее странствие» Шуберта каждую неделю (по средам); а я сделал два доклада: «Корона любви» и другой: «Зимнее странствие»[984]; третий доклад должен был состояться только после Рождества: «О Драмах-Мистериях доктора Штейнера». «Зимнее странствие»: —

Оно только подготавливает путь.

Eine Krähe ist mit mir

Von der Stadt gezogen —

— (тоже песня Шуберта)[985] —

— Я, низшее я: да и вороны слов, — лишь рисунки Посвящения[986]. Мы хотели как раз после Рождества принести озарение бедным, охладевшим людям, и я был — запевалой, но —

— я так некстати получил письмо от жены:

в нем было:

— Наше прошлое должно

прекратиться, и наша совместная жизнь

должна прекратиться[987]: —

— И третий доклад: прекратился и он[988], я не смог выступать[989]; «Зимнее странствие», — оно продолжалось… месяцы: весну и лето, и осень, следующую зиму — это было «Зимнее странствие»…

Весной 20‐го года я, однако, восстановил силы и сделал много докладов: — в следующие годы я сделал

не менее 150 докладов: —

— Вот некоторые из них:

«Проблема культуры», «Кризис культуры», «Лингвистические теории», «Поэзия слова», «Введение в философию», «История культуры», «О живоносном импульсе европейской культуры», «Что есть мысль», «Мысль как иога», «Эволюция культур», «Духовная культура», «Антропософия и религия», «Проблемы символизма», «Символ и индивидуум», «О Толстом», «О Я», «Космогония и культура», «История культуры и природа», «Свет и тьма», «Человек и человечество», «Антропософия», «Рудольф Штейнер», «Иоанново здание», «Миф нашей жизни», «Павел, Петр, Иоанн» и т. д.[990]

Эти доклады были так нужны — другим (не мне, так как я был — да! — во тьме), так как другие через меня все же получали свет: а я был — без света, в полном отчаянье; но —

— я молчал!..

Мы должны были превращать камни в хлеб; где был настоящий хлеб, «хлеб насущный»[991]? Его не было; каждое душевное письмо смогло бы стать хлебом — не только для меня: для других; а я получал из Дорнаха только «камушки»[992]: это были письма от Аси[993].

Тема русской души:

Eine Strasse mus ich gehen,

Die noch Keiner kommt zurück[994] —

— это больше, чем только мысль —

— (доктор Штейнер сказал господину Белоцветову[995]:

«Нет русской мысли…» — есть большее:

«дорога», которой еще никто не вернулся)…

…………………………………….

И вот, —

— я вернулся с такой дороги в Германию: я увидел

Асю (она была в Берлине с эвритмическими дамами);

мы друг друга мало видели — она была так занята —

— репетиции,

выступления[996], «rendez-vous» со

знакомыми! —

— Мы были «en deux»[997] лишь два раза[998]; и она сказала:

Наша совместная жизнь прекращена —

— я был подготовлен! —

— Она была добра ко мне, благородна, как… «первая ученица» пансиона —

— с «книксенами»;

я был — таким же: добрым и спокойным; мы смеялись; что самые тяжелые разговоры между нами так легки, так как… —

— я боялся: показать свою печаль;

Ася такая «субтильная», деликатная и такая слабая —

— (моя жена из картона![999]) —

—

— и так же добра, умна и прилежна! —

— Дать волю своей печали —

думал я — было бы дурной «манерой» для

духовно-научно подкованного мужчины[1000].

……….………………………….

Но, —

— именно во время норвежского путешествия

доктора Штейнера с эвритмическими дамами[1001], —

— я сидел и думал: —

— «Что ты можешь

теперь сделать, маленький человек?

Пойти к доктору Штейнеру? О, — нет! Он слишком

велик, чтобы погружаться в такие личные

вопросы; у него — мировая миссия…» —

— И когда доктор Штейнер (на докладе) задал мне вопрос:

— «Ну, как идут дела!» —

— Ответил я: — «Трудности с жилищным отделом…»

(это и на самом деле было так!)[1002] —

Ответить по-другому? Где?

В Обществе, — где нас фиксировали пять пар глаз?