Исключительные - Мег Вулицер

Эш сделала основательную, надежную карьеру и работала теперь художественным руководителем в «Оупен Хенд», возродив эту небольшую потрепанную труппу, так что молодые драматурги бились за право поставить свою первую пьесу на этой сцене, а юные девушки получали какой-то шанс в мире современного театра, где до сих пор царил оскорбительный сексизм. Среди драматургов и режиссеров по-прежнему резко преобладали мужчины («Взгляните на статистику», – говорила Эш всем и каждому, протягивая распечатки с данными о дискриминации. «Я понимаю, что выгляжу сумасшедшей», – признавалась она Итану, хотя вовсе таковой не выглядела. Другое дело, что она часто становилась назойливой, пусть даже ее слова были чистой правдой, и правдой неприятной). «Оупен Хенд» приобрел просторное и элегантное помещение по соседству, и первая же поставленная там пьеса молодой афроамериканки с двумя действующими лицами (о дочери активиста партии «Черные пантеры», которая приходит к отцу, лежащему на смертном одре), выиграла несколько премий «Оби». Поговаривали даже, что ее покажут на Бродвее. Про Эш иногда писали в посвященных искусству разделах газет и журналов. Серьезные издания непременно упоминали, что она замужем за Итаном, хотя об этом и так все знали, и непременно замечали, что она хороша собой. И то, и другое всегда ее раздражало.

– А что мне остается? – спрашивала Эш. – Нет, правда, что? Или на самом деле вопрос в том, что остается делать женщинам?

– Родиться мужчинами, наверное, – говорил Итан, и добавлял: – Извини, я понимаю, что это мерзко.

Как будто сексизм в театре и во всем мире был его виной. Все знали, что он нанимает женщин на должности любого уровня и поддерживает их в любых разбирательствах, но он все равно чувствовал себя виноватым. Ведь всем известно, что мужчины и мальчики ценятся гораздо больше.

– Нет даже слова, которое бы обозначало женщину-гения, – однажды сказала Эш.

Итану стало намного легче, когда Эш наконец нашла себе достойное занятие, хотя театр за пределами Бродвея, а уж тем более в Ист-Виллидж, по природе своей никогда не будет таким масштабным и заметным, как телевидение и кино. Впрочем, Эш не нуждалась в громкой славе. Никто из них не нуждался. Но вот к Итану она пришла.

Они спланировали каникулы, и курорт на Бали оказался неожиданно роскошным. Последний раз Итан спал в такой кровати, затянутой москитной сеткой и стоящей почти под открытым небом, когда они с Деннисом и Жюль отдыхали на острове Кауаи. Детей у обеих пар еще не было. Он подумал, что скучает по тем временам. Но еще сильнее он скучал по Жюль, и от этого было никуда не деться. Хотя они оставались близки в нелепые времена его резкого взлета, появление детей расставило все по своим местам. В ту секунду, как у человека появляются дети, он сразу задраивает все люки. Итан не то что с Жюль не виделся так же часто, как раньше, он даже с Джоной почти не встречался. Между родителями и бездетными вырастает стена, и это нужно принять. А с появлением ребенка с особенностями развития, вроде Мо, все становится совсем по-другому. Тебе и твоей семье нужно лечиться, и это невозможно делать в компании друзей – есть у них дети или нет, – пусть даже Итан мечтал, чтобы все было наоборот. Он никогда не признается Эш, что на самом деле чувствует по отношению к Мо, но его так и подмывало рассказать это Жюль.

«Я не могу понять, Жюль, люблю ли я его, – скажет он. – Я жаден и упрям в любви, и вечно люблю не тех, кого надо».

В огромной кровати под открытым небом Ларкин прыгала по родителям, а Мо лежал на краешке, всем худеньким тельцем выражая отчаянное желание оказаться подальше. Вся семья укрывалась пурпурным балийским покрывалом. Жена и дочь покрылись золотисто-коричневым загаром под ярким солнцем, и волосы у них сияли, выгорев, а сын, слишком маленький для этого, оставался бледным, как кусок сыра, ну или как отец, который ни в одной поездке никогда не снимал рубашку с длинными рукавами. Принесло ли это хоть какую-то пользу?

«Начнем же лечиться», – хотел заявить Итан с фальшивым энтузиазмом. Они провели здесь меньше сорока восьми часов. Появилась ли «новая реальность»? Как, ради всего святого, можно это определить?

Утром четвертого дня Эш спала, овеваемая свежим бризом, а дети завтракали на террасе под присмотром Розы. Итан сидел в тени большого лохматого дерева и писал открытку. Из вежливости он адресовал ее Деннису и Жюль, но, конечно же, предназначалась открытка только Жюль, и она должна была сразу же это понять.

Итан знал, что Деннис не любит обсуждать свою депрессию с друзьями и вообще не откровенничает ни с кем, кроме Жюль. Но, хотя Рори пошла в школу и домашние дела больше не требовали от Денниса столько усилий, он был не готов устраиваться на работу вне дома, для которой понадобились бы энергия, сосредоточенность, точность и спокойствие. Жюль в одиночку не могла заработать столько денег, чтобы содержать всю семью в Нью-Йорке в 1995 году. Она уже не могла брать новых клиентов, но имеющиеся платили ей недостаточно. Их семья жила в очень маленькой квартирке – такие жилища предназначены для молодежи без детей, для тех, кто может взлететь по пяти лестничным пролетам, чтобы увидеть свою возлюбленную, или мигом сбежать вниз по ним же, чтобы уйти в ночь с компанией друзей. Для двадцатилетних, юных, свободных, нуждающихся в самой малости. Они давно переросли это место – у Рори даже не было собственной комнаты. И маленькое тесное жилье лишь ухудшало их ситуацию – депрессию Денниса, хроническую зависть Жюль, безденежье, отсутствие улучшений у пациентов.

– Мы хотели бы вам помочь, – недавно сказал им Итан в шумном ресторане. Обе семьи выбрались на один из тех беспорядочных воскресных бранчей, которые устраивают молодые родители вместе с детьми. Удовольствия от этого никто не получает, зато все ощущают, что нашли занятие на выходные с ребенком. Мо, втиснутый в неуклюжий деревянный стульчик, плакал. Он постоянно плакал, и это было невыносимо, но теперь они хотя бы знали причину. Все вокруг причиняло ему боль, как будто бы с него сдирали кожу живьем. Эш встала и подошла к нему, как обычно, когда он расстраивался. Она вела себя с ним так естественно и невозмутимо. В юности она была заносчива, и все же выросла в одну из тех матерей, которые способны справляться с ребенком, как нынче говорят, «с особыми потребностями». И это не наносило ее эго смертельную рану. Она стала рассудительной матерью бедняге Мо, рассудительной возлюбленной для Итана, рассудительной подругой для Жюль и Денниса, для Джоны и его парня Роберта. И так же разумно она вела себя с актерами и работниками сцены. «Идите все сюда», – спокойно говорила она, и люди в самых дальних углах театра откладывали свои инструменты и тексты и подходили к ней. Вот и Мо немедленно перестал плакать, как будто она повернула выключатель. Рука матери на мгновение легла на напряженную спинку, и Мо вскинул на мать глаза, как будто вспоминая, что она любит его. Что в мире вообще есть такая штука, как любовь. Итан так не мог, да и в любом случае это просто не пришло бы ему в голову. Эш прошептала сыну какие-то волшебные слова – что она сказала? «Шазам»? – и Мо немного расслабился. Итан и сам расслабился. Потом она вернулась на свое место, и Итан удивленно уставился на нее.