Московская сага. Тюрьма и мир - Василий Аксенов

Он начал рассказывать, что произошло здесь, пока он гонялсвой ГК-1 по кавказским холмам. Внимательно слушая, Шереметьев надевал протез.Вдруг, не защелкнув еще все застежки, он побелел, закусил губы и с закрытымиглазами отвалился к стене. Продолжалось это не больше полуминуты, потом краскивернулись к его лицу.

– Продолжай! – В глазах его теперь стояло какое-тоновое, непонятное, интенсивное выражение. – Итак, – сказал он, когдаБорис кончил, – что мы имеем на данный момент? Сандро ослеп, Нина втюрьме, Ёлка неизвестно где... Ну что же, за такие дела надо четырехглазуюкобру... – Три раза он ткнул большим пальцем себе за правое плечо.

– Уже пробовал, – сказал Борис и подумал: мы все-таки сэтим типом звери одной крови. Он рассказал Сашке и о своем накрышном бдении.

– Ну, Боб! – только и сказал Шереметьев в ответ на этотрассказ.

Встал, скрипнули и протез, и все половицы, прошагал мимо, намгновение сильно нажал Борису ладонью на плечо, исчез за шторкой, отделявшей откомнаты кладовку. Тут же оттуда вылетели армейские сапоги: «Надевай, они тебевпору!» – а потом появился и он сам с пистолетом в руках.

– Надо было ту бабу убирать, которая тебе мешала, –деловито сказал он. – Ну да ладно. Сейчас давай делом займемся. Из всего,что ты рассказал, я делаю вывод, что нам нужно как можно скорее поговорить подушам с товарищем Ламадзе.

На лестнице Саша Шереметьев пришел вдруг в веселоевозбуждение, стал еще и еще раз выспрашивать у Бориса, как тот целился, где ктостоял, как там вообще все выглядит.

– Сашка, отчего ты недавно так побледнел? – спросилБорис.

Шереметьев остановился. Он смотрел прямо перед собой наобшарпанную стену лестничной клетки. Снова что-то похожее на прежнюю бледность,только мгновенное, будто махнули белым полотенцем, прошло по его лицу.

– От ненависти, – коротко ответил он и захромал дальше.

Уже на улице, по пути к мотоциклу, он вдруг взял Бориса подруку: жест совершенно не свойственный современному байрониту.

– Я тебе должен признаться, Боб. В последнее время я оченьчасто думал о твоей Ёлке. Нет, не то что я был в нее уже влюблен, но...наверное, очень близок к этому. Она как-то воплощала весь мой идеал юнойженщины, понимаешь? Конечно, я не сделал никаких попыток и, может быть, никогдане сделаю. Ты это учти, о’кей? Никому ни слова, о’кей? Я только стал замечатьза собой, что слишком часто болтаюсь по Горького в районе БольшогоГнездниковского, и вообще весь центр Москвы для меня как-то окрасился иначе...Я уже и не думал, что такое может повториться в моей жизни последальневосточного урока...

Напоминание о «дальневосточном уроке», то есть о всем томгиньоле, о котором Сашка откровенничал по пьяной лавочке, неприятно резанулоБориса: Ёлка для него как-то не соединялась с «дальневосточным уроком».Шереметьев, кажется, заметил, что друга покоробило.

– Ну, в общем-то я, конечно, понимал, что я ей непара, – сказал он.

– Почему же ты ей не пара? – хмуро спросил Борис.

– А ты не понимаешь, почему я ей не пара? – вопросом навопрос, и не без злости, ответил Шереметьев. Он уже жалел, чторазоткровенничался. Однако перед кем еще ему откровенничать, если не передБорькой Градовым? – Давай-ка эту тему оставим. Твоя кузина – моя мечта, итолько...

– Фраза почти лермонтовская, – улыбнулся Борис.Мимолетное раздражение отхлынуло. Он был счастлив, что рядом с ним Сашка: всестало казаться почти естественным – два парня с пистолетами за пазухой, чегопроще. Город большой, почему в нем двум таким не ходить, двум мстителям?

– Ты знаешь, сукин сын, что я всегда боюсь твоейиронии, – вдруг сказал Шереметьев.

– А я твоей, – сказал Градов.

Они толкнули друг друга локтями и стали говорить о деле.Прежде всего надо было узнать, где живет генерал Ламадзе, наш почтенныйжандармский дядюшка. Борис был почти уверен, что в одном из трех новых домов наКутузовском проспекте. В Москве говорили, что эти двенадцатиэтажные массивныетерема с мраморными цоколями почти целиком населены «органами». На всякийслучай обратились в киоск «Мосгоpсправка». Там, разумеется, ответили, чточеловек с таким именем среди жителей Москвы не значится. Есть почти такие, новсе-таки не совсем тот, о котором вы спрашиваете, молодые люди. Есть, например,Ломанадзе Элиазар Ушангиевич или вот, Нугзария Тенгиз Тимурович, а вот вашегородственника, молодые интересные, у нас нет. Обращайтесь в милицию. Александрпредложил спросить в ресторане «Арагви»: уж там-то наверняка слышали обименитом земляке. Эта идея была им же самим немедленно отвергнута: хмыри из«Арагви» тут же стукнут куда надо, что двое парней ищут генерала. Вдруг Борисаосенило: надо Горду спросить! Он вспомнил, что она как-то упоминала генералаЛамадзе, который, в отличие от многих других представителей, настоящий джентльмен.

Вера сама ответила на звонок:

– Ой, Боренька, ну, что совсем пропал?

Да, она, конечно, случайно знает, где живет НугзарСергеевич. Как-то раз ехали компанией, и вот он пригласил к себепомузицировать. Извинился за беспорядок, семья где-то была, на даче, что ли,однако предложил вина, фруктов, немного шоколада, и рояль, рояль!.. Ну, у тебя,конечно, одно на уме, Борька, вздор какой! Борис сказал ей, что привез посылкуиз Тбилиси, а адрес потерял. Нет, она адреса не знает, с какой стати, но дом запомнился,да-да, на Кутузовском, там внизу большой гастроном. Кажется, пятый этаж иливосьмой, а ты, Боренька, говорят, влюблен? Откуда я знаю? Она печальнозасмеялась. Южные ветры принесли... Уже повесив трубку, Борис сообразил, чтодома на Кутузовском достроили уже после начала их бурной и беззаветной любви.Верочка Гордочка...

В доме с гастрономом было три подъезда. Борис наугад зашел в№ 1. Там, зевая, расчесывая бока, сидел над кроссвордом «Вечерки» бульдожистыймильтон. Не снимая мотоциклетных очков, крепко стуча по кафелю армейскимипрохарями, Борис приблизился.

– Генерал Ламадзе у себя?

– По какому вопросу? – с некоторым перепугом спросилмильтон.

– У меня к нему пакет.

– Откуда?

Борис усмехнулся:

– Много вопросов задаете, сержант.

В это время спустился лифт, и из него вышел сам генералЛамадзе в костюме нежнейшего габардина и темно-синей бабочке. Сержант открылбыло рот, но ничего не произнес: язык, видно, прилип к небу. Рукой лишь толькопоказал в спину проходящему в подъезд генералу: вот, мол, кому ваш пакетпредназначается, многоуважаемый секретный товарищ.