Московская сага. Тюрьма и мир - Василий Аксенов

Сантиметр за сантиметром, он вытащил из кармана штановносовой платок, завязал узелки на четырех углах и натянул на голову. Как будтобы стало немного полегче. Сквозь выявленную жарой субстанцию воздуха он еще развнимательно осмотрел внутренний сад городского поместья. Теперь там совсемникого не было, исчез и садовник с кобурой на заднице, только в затененном углуна клумбе, словно абстрактная скульптура, белели кости большого животного:позвонки, лопатки, ребра, твердыня таза, будто бы слоновьи, ну да, вот и бивни,все вместе довольно красиво – останки слона, расстрелянного из противотанковойпушки; апофеоз масонской вольной оды. Впрочем, вон там кто-то движется и живой:мягкими шлепками плоского пуза по увлажненному травяному ковру передвигаетсябольшая жаба, студенистыми глазами взирает на зашторенные окна с почтиосмысленной укоризной: за что же, мол, меня-то так, ведь ничего же не жаждалана самом деле, кроме непогрешимости.

Вдруг весь двор и сад наполнился людьми. К воротам пробежалидва холуя в штатском. Из парадных дверей вышло еще несколько, кто в форме, вфуражках с ярко-синим верхом, кто в пиджаках с тяжелыми карманами и в плоскихкепках с подвешенными к ним морковными носами, к которым в свою очередьподвешены были пучочки грачиных перьев, то бишь кавказские усы. Воротаоткрылись, и по асфальтовому полукружию подъехали два черных лимузина скремовыми шторками. Из них вышло еще некоторое количество соответствующихлюдей. Многие переговаривались, некоторые похохатывали, упираясь кулаками вбока. Может быть, над Ёлкой смеются? Борис поднял пистолет, и в этот момент вселишнее исчезло из его сознания, как и солнце перестало жечь. Остались только тедесять метров, которые его цель должна была пройти от непроницаемого дома допуленепробиваемого лимузина. За эти десять метров он должен его по крайней меретри раза убить. Удар, другой, третий, и распадутся все звенья заклятья.

Вся свора, собравшаяся на дворе, подобралась. Некоторое подобиестойки «смирно». Из дверей на крыльцо вышел Берия в светлом костюме исоломенной шляпе. Одно из стекол его пенсне послало Борису приветственныйлучик. Давай, нажимай гашетку, накрышный стрелок! В тот же момент траекториюнеосуществившегося выстрела пересекла немолодая женщина в шелковом платье слилово-синими цветами, прямо под стать общему настроению в преддвериинеосуществившегося теракта. Хитрый Берия остановился: теперь он был под еезащитой. Она стояла боком к пистолету, но бок ее был достаточно объемист, чтобыприкрыть гада. Она что-то говорила ему, мягко жестикулируя обнаженной до локтярукой, как бы приводя мягкие, но неопровержимые аргументы. В лад с рукойпокачивалась приятная голова с уложенной на макушке косой самоварного золота.Плешь Берии все-таки чуть-чуть высовывалась из-за этой латунной змеи. Что тутцеремониться, надо бить! При таких ситуациях нередко гибнут невинные люди. Еслипервая пуля заденет жену, вторая-то уж точно найдет свою мишень. Всепоследующие мгновения стояли перед Борисом, как мишени на стрельбище. Бериячто-то сказал, отчего голова женщины дернулась назад, словно от пощечины. Борисотвел ствол, он не мог выстрелить сквозь эту женщину. Берия шагнул к лимузину,ну, вот ему конец, в тот же миг и женщина шагнула к лимузину, умоляющепростирая руки. Еще три такта они прошли, как в балете, шаг в шаг. Стеклышкопенсне метнуло в сторону накрышного стрелка издевательский лучик: ага, неможешь, кишка тонка! По обеим сторонам лимузинной двери стояли два холуя, одинв форме, другой в штатском. Сцена сгустилась до предельной тесноты. Берия грубооттолкнул свою супругу и тут же нырнул в пуленепробиваемый мрак. Можно было ещепопасть в подтягиваемую ногу, но в этом не было никакого смысла: злодей сраненой конечностью страшнее злодея, у которого ноги в порядке. Дверцызахлопнулись, лимузин тут же тронулся. Почти мгновенно двор и сад опустели.Проплюхала и скрылась в кустах укоризенная жаба, кости в углу станцевали фигурупечального матлота и застыли, женщина плюхнулась цветастым задом на мраморкрыльца, змея упала с ее головы на плечи... «Прощай, дитя, не помнизла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла», – буксовала по соседству пластинка. НеудавшийсяГаврила Принцип стал сползать с крыши. От его ладоней пахло жареным. Здесьнечего больше было делать: злодей, по всей вероятности, уехал надолго.

Он не нашел за бочкой своих ботинок. Его бросило в жар, еслитак еще можно сказать о человеке, пpолежавшем два часа на раскаленной крыше.Неужели кто-то заметил, что он прячет там свои могучие «гэдэ»? Если нет, токого, черт возьми, угораздило именно в это время заглянуть за бочку с зацветшейдождевой водой? Так или иначе, но ботинок нет. Во всяком случае не искать жеих, не требовать же их у судьбы обратно! Смываться немедленно!

Он вышел на улицу Герцена. Сначала никто из прохожих необращал никакого внимания на некоторую незавершенность в туалете весьмазаметного молодого человека, хотя москвичи обычно почти немедленно оцениваюттуалеты встречных: стоит ли посторониться или можно пихнуть в бок. Потомкакая-то восхищенная девчонка смерила его взглядом, чтобы запомнить, и разинуларот при виде ног в носках с двумя солидными дырками, постоянно возникающимииз-за отсутствия привычки стричь когтистые ногти. Потом еще распахнулся чей-торот, потом еще, и вскоре весь его путь превратился в череду розоватых пещерок.Что же касается пузатого болвана у шведского посольства, то тот, кактренированный на все самое неожиданное, в том числе и на молодых людей,прогуливающихся в носках, мигом бросился в свою будку к телефону: тревога,высылайте кавалерийский взвод!

Мотоцикл, в отличие от ботинок, стоял на своем месте. Безвсяких дальнейших размышлений, как будто это входило в разработанный заранееплан, Борис помчался на Плющиху к Сашке Шереметьеву. Продуваемый –наконец-то! – встречным ветром, он вдруг сообразил, что вернулся из своейплотнейшей ярости в обычную воздушную среду. Теперь нужно к Сашке, думал он,больше я не могу в одиночку, немедленно найти Александра, этот что-нибудьпридумает!

* * *

Шереметьев, к счастью, оказался дома. Лежал на тахте,разумеется, с нехорошей книжкой в руках. Протез, как часовой, стоял рядом. Трилипких ленты с прилипшими мухами свисали с люстры. В соседней комнате тоже шлаэта извечная война двух видов жизни: доносились хлопки мухобойки.

Увидев вошедшего друга и, конечно, сразу же заметив ноги вносках, Шереметьев иронически улыбнулся:

– Это как прикажете понимать?

Борис сел к столу, жадно потянулся за албанской сигаретой.Только что появившийся в продаже крепчайший «Диамант» немедленно стал любимоймаркой крепчайших молодых людей Москвы. Некоторые называли его «Диаматом», тоесть диалектическим материализмом.

– Прежде всего, Сашка, я бы предложил отбросить это дурацкоеобращение на «вы», – сказал он после первой глубокой затяжки.

– Что у тебя случилось? – тут же спросил Шереметьев,садясь и откладывая книгу.

– Горе опять обрушилось на нашу семью, – сказал Борис.