Дар берегини. Последняя заря - Елизавета Дворецкая

Свен перевел взгляд на Ельгу: она стояла, прижав обе ладони к лицу, так что видны были только испуганные глаза. В глазах блестели слезы. Она давно знала, что за Прекрасой стоит некая недобрая сила, но не ждала, что эта сила вернется, когда Прекрасы уже не будет! И со страхом смотрела на брата: его рука отправила Прекрасу на тот свет, на него пала ее кровь. Уж сколько его потом парили с самыми сильными очищающими зельями – видно, мало.

– Это она… с того света прислала… – прошептала Ельга, опустив руки. – Не хочет, чтобы у меня свои дети были. Испортить норовит.

– Уж у нас-то обереги верные, тын железный от земли до неба! – вставила Дымница. – А вот пролезла как-то, нечисть. Лоскотухи то, сестры ее. С того света подсылает. Надо нам думать, как избыть.

– Ясно… – обронил Свен. – Змею убили, а зубы остались…

В колдовстве он не понимал, но опыт встреч с русалками у него имелся.

– Ничего! – он подошел к сестре и взял ее за плечо. – Не бойся. Я тебя прикрою.

Ельга недоверчиво посмотрела на него: в делах ворожбы она от брата помощи не ожидала.

– Зря у нас, что ли, дружина целая? – Свен прикоснулся к рукояти меча. – И не таких одолевали.

* * *

В четверг – последний вечер перед свадьбой – Свен остался в избе один. Ружана увела Ельгу в баню, где они вместе с Дымницей и другими мудрыми женщинами будут поливать водой невесту, стоящую на разорванной девичьей рубашке. Завтра, в день богини Фригг, ее оденут в самый дорогой наряд, покроют белой паволокой, Свен посадит ее на коня и отвезет на княжий двор, где ей отныне жить. А сейчас, пока никто вокруг не мельтешит, ему нужно еще кое-что сделать.

Способностей к ворожбе Свен никогда за собой не знал. С отрочества привык думать, что все это досталось на долю сестре: бабье дело – волшбу волшить, чары заводить. Заполучив Друга Воронов, он привык пользоваться помощью духов-пленников, которую они подавали сами. Но они приходили, когда их сила требовалось ему, хозяину меча. Можно ли вынудить их помочь кое-кому другому?

Велев принести из погреба жбан пива, Свен расставил кругом по столу десять кружек и чаш. Еще одну поставил для себя. Разлил пиво по чашам, а в середину круга положил свой меч.

– Дружина Одинова! – позвал он. – Братья Ворона! Вы нужны мне. Приходите выпить со мной и помогите моей заботе. Русалка, лоскотуха йотунова, от сестры моей отвязаться никак не хочет. Вы раз уже потоптали гадин, так помогите еще раз.

Взяв свою чашу, он поочередно чокнулся с каждым из расставленных по столу сосудов.

– Нидуд… Убба… Одда… Сигмунд… Адальбранд… Боргир… Хрейдар… Бьерн… Волегость… Хольти…

Выйдет или нет?

«Учитесь, недоумки! – прозвучал в мыслях голос Нидуда. – Йотунову прорву лет я торчу на этом драккаре, но хоть один из вас, пока был жив, хоть раз догадался предложить мне выпить?»

«Налетай, братья!» – позвал веселый голос Уббы.

«Но только смотрите, досмерти не ужритесь! – предостерег старый Сигмунд. – Эти клятые хюльдры[40] уже вырыли кость мертвеца, украли нитки из рубах девяти бесплодных жен, заново набрали всякой дряни от змей и летучих мышей, чтобы наводить порчу. Завтра ночью они пустят свои чары в дело, и нам придется вышвырнуть их вон».

«Ничего у них не выйдет! – с хохотом добавил молодой голос. – Мы ждем еще двоих, и если…»

Закончить он не успел: раздался шум потасовки, две кружки опрокинулись, темное пиво потекло по столу…

* * *

Свадебный пир в княжьей гриднице завершался. О том, сколько чего здесь было выпито и съедено, сколько подарков роздано и получено, сколь имениты и многочисленны были гости – Дубыня Ворон сложит целую песнь, когда протрезвеет. Но вот за оконцами, открытыми ради духоты в теплую ночь начала месяца кресеня, стемнело; веселые летние звезды таращили вниз яркие свои глаза, радуясь, что поспели хотя бы на окончание веселья.

А там внизу пылала своя заря земная – в гриднице горели факелы, отблески огня играли на узорном шелке нарядов, на серебряных шейных гривнах, женских ожерельях и подвесках, браслетах, перстнях, на серебряных, позолоченных чашах, усеявших стол так же густо, как снопы сжатое поле. Стоял гул: кто-то пел, кто-то рассказывал, двое гусляров перебирали струны, боярыни плясали и от изнеможения с хохотом падали в толпу зрителей.

Свенгельд встал и подошел к Ельге, сидевшей рядом с женихом во главе стола. Брат невесты, и без того первейшее лицо на свадьбе, а здесь к тому же заменявший ей отца, к концу дня был так пьян, что с трудом держался на ногах и пошатывался, а его лицо, обычно суровое, приобрело расслабленное выражение. Серые глаза смотрели с растерянностью и недоумением. Сорочку он уже снял от жары, и под расстегнутым до пояса кафтаном золотая воеводская гривна блестела на обнаженной груди.

Горячей рукой Свен взял Ельгу за руку, и она поднялась. Свен потянул ее вверх. Смеясь, Ельга подобрала подол красного платья, расшитого золотной тесьмой, и взобралась на скамью. Сидевшие ближе с хохотом стали раскидывать в стороны блюда, куски хлеба, чаши. Опираясь на плечо Свена – он хоть и пошатывался, но мог служить достаточно твердой опорой, – Ельга встала на стол. Гости, уже уставшие кричать, завопили снова. Вознесенная над гридницей, в красном платье, шитым золотом красным очельем, с моравскими золотыми подвесками – по три и четыре с каждой стороны, одна над другой, так что цепочки нижних спускались на плечи, румяная от духоты и возбуждения, она сияла, как заря. В последний раз посторонние люди могли полюбоваться ее косой – пышной, в руку толщиной, длиной ниже пояса, золотисто-медовой, будто сладкая молния.

По белой скатерти, как по облакам, Ельга сделала несколько шагов по столу. С другой стороны к ней протягивал руки Асмунд, тоже раскрасневшийся, но куда менее пьяный, чем его бывший господин и нынешний шурин, – его-то самое важное еще ждало впереди. Опираясь на его руки, Ельга отважно спрыгнула со стола. Асмунд поймал ее, обхватил, прижал к себе и неспешно опустил на пол, целуя по пути. Сколько лет он не мог мечтать сделать это даже наедине, а теперь это его право не оспорил бы сам цесарь греческий. Только позавидовал бы…

Гости кричали, надрывая глотки в пьяном воодушевлении: переход невесты из одного рода в другой завершился. Оставался последний – из дев в мужние жены, и для этого уже все было приготовлено в княжьей избе, отныне принадлежавшей новой паре.

Гурьбой все устремились наружу – пошатываясь, налетая друг на друга, толкаясь в дверях. Свадьбу справляли больше по варяжским обычаям, чем по полянским – так решил Свен, но тот и другой обычай требовал упоить всех приглашенных до бесчувствия, и это был выполнено. Эта свадьба была последним важным делом Свена перед отъездом из Киева, и он постарался, чтобы одних разговоров о ней хватило на целый год.