Нефертити - Мишель Моран

Я отправилась к Ипу с тяжелым сердцем. Я теряла свою ближайшую подругу. Ипу была со мной с тех самых пор, как я впервые переступила порог Мальгатты, — и вот теперь она отправлялась в путешествие в чужедальние земли, откуда могла вовсе не вернуться. Я тихо сидела и смотрела, как моя служанка, которая была больше чем просто служанкой, складывала одежду в корзины и заворачивала косметику в папирус.

— Я еду не на край земли, — попыталась уговорить меня Ипу.

— А ты хоть знаешь, как там, в Пунте, обращаются с женщинами? Откуда ты знаешь, что не так, как в Вавилоне?

— Оттуда, что египтяне уже бывали там.

— И египтянки?

— Да. Во времена фараона Хатшепсут Пунтом правила женщина.

— Но это было во времена Хатшепсут. А кроме того, ты никогда не плавала на корабле подолгу. Откуда ты знаешь, что тебя не будет тошнить?

— Я возьму с собой имбирь. — Ипу взяла меня за руку. — И я буду осторожна. Когда я вернусь, то привезу тебе травы, которых никогда не видали в Фивах. Я обыщу там для тебя все местные рынки.

Я кивнула, пытаясь примириться с тем, чего я все равно не могла изменить. Я заставила Ипу еще раз пообещать, что она будет беречь себя.

— И не смей рожать ребенка в чужих краях, без меня!

Ипу рассмеялась:

— Я скажу ему, чтобы он подождал возвращения к крестной.

На следующее утро они с Джеди отплыли на своем корабле, полном матросов и торговцев, в землю, что казалась нам, египтянам, далекой, словно солнце.

— Не так уж это и далеко, как тебе кажется, — сказал мне на следующее утро муж. Он сидел во дворе и точил наконечники стрел. — Она вернется еще до следующего ахета, — пообещал Нахтмин.

— Через год? — вырвалось у меня. — Но что я буду делать без нее?

Я уселась на пень упавшей пальмы; мне было очень жаль себя.

Нахтмин поднял голову и расплылся в улыбке.

— Ну, пожалуй, я могу придумать, что нам делать, пока Ипу в отъезде.

Мне показалось, что он даже рад на некоторое время избавиться от непрестанной болтовни Ипу.

Но мои месячные так и продолжали приходить каждую луну.

Я выращивала мандрагору, я добавляла мед в чай, я каждое утро посещала святилище Таварет в городе и возлагала к ее ногам отборные травы из моего сада. Я начала смиряться с тем, что никогда не подарю Нахтмину детей, которых он так желает. Я никогда больше не понесу. А Нахтмин, вместо того чтобы отвернуться от меня, как сделали бы большинство мужей, сказал лишь:

— Значит, вместо этого боги предназначили тебе делать плодородной землю, — и погладил меня по щеке.

Но в глазах его горел огонь, и мне стало страшно. Ведь только из-за меня и моей семьи Нахтмин отказался избавить Египет от человека, которому вообще не следовало становиться фараоном. Однако же он никогда ничего не говорил о письмах, которые слали ему солдаты из войска Эхнатона. Нахтмин лишь обнял меня, привлек к себе и спросил, не хочу ли я погулять вдоль реки.

— Пока она не исчезла, — пошутил он.

— Я слышала, как жрицы в святилище переговаривались между собой, — сказала я ему. — Они думают, что эта засуха — результат каких-то дел фараона.

Нахтмин не стал спорить. Он открыл ворота сада, мы прошли через них и спустились к воде, благо до нее было недалеко.

— Он презрел Амона и всех прочих богов.

Мы посмотрели на реку. На обнажившиеся берега, на детей, что играли голышом, бросали друг другу мяч и смеялись, пока родители наблюдали за ними, прячась под навесами. Трое женщин почтительно кивнули нам, когда мы прошли мимо, и Нахтмин сказал:

— Просто поразительно, сколько могут вытерпеть египтяне, прежде чем восстать.

Он повернулся ко мне, освещенный заходящим солнцем.

— Я говорю тебе об этом, Мутноджмет, потому что люблю тебя и потому что твой отец — великий человек, вынужденный служить вероломному фараону. Люди не вечно будут кланяться, и я хочу быть уверенным, что тебя не раздавят. Ты будешь готова.

От его слов мне сделалось страшно.

— Пообещай мне, что ты не станешь принимать глупых решений, — настойчиво произнес Нахтмин. — Пообещай, что, когда придет время, ты будешь принимать решение, думая и о нас двоих, а не только о твоей семье.

— Нахтмин, я не понимаю, о чем ты…

— Но ты поймешь. И я хочу, чтобы тогда ты вспомнила этот момент.

Я посмотрела на сузившийся Нил, на блестящее на воде солнце. Потом перевела взгляд на Нахтмина, ожидавшего моего ответа, и сказала:

— Обещаю.

1344 год до н. э.

Ахет. Сезон разлива

Муж больше не напоминал мне о моем обещании, сделанном на берегу реки, и я и сама не заметила, как прошли перет и шему и прибыла весть о том, что в порт вошел корабль Джеди. Я надела свой лучший парик и самый красивый пояс.

Нахтмин приподнял брови:

— Ты, похоже, решила, что это приехала царица.

Мы поехали в порт и отыскали там корабль Джеди — такой же большой и внушительный, каким он мне запомнился. В воздухе сильно пахло жареным кумином. Нам пришлось проталкиваться через толпу: люди сбились на пристани в кучу, словно рыбы в стае. Многие из них пришли, чтобы увидеть своих близких. В тот день тота с Джеди уплыло больше пятидесяти матросов, и теперь их жены толпились здесь, с цветами в волосах. Когда я разглядела на палубе Ипу, то ахнула. Она ждала ребенка!

— Госпожа! — Ипу пробилась ко мне через толчею. — Госпожа!

Она повисла у меня на шее, а мне еле-еле хватило рук, чтобы обнять ее.

— Гляди! — Ипу, улыбнувшись, показала на свой круглый живот. — Он подождал тебя.

— Сколько месяцев? — спросила я.

— Почти девять.

— Девять, — повторила я.

Мне просто не верилось. Ипу, моя Ипу, ждет ребенка.

Ипу повернулась к Нахтмину.

— Я думала о тебе по дороге, — призналась она. — На берегах Пунта солдаты носят оружие, совершенно не похожее на египетское. Мой муж привез тебе образцы. Самые разные. Из черного дерева и кедра. И даже одну штуку из металла, который они называют железом.

Ипу положила руку на круглый живот. Я никогда еще не видела ее более цветущей.

— Может, вы бы пошли вдвоем домой? — мягко предложил Нахтмин. — Я могу остаться тут, помочь Джеди, а вы пока поговорите. Здесь не место для женщины на девятом месяце беременности.

Я отвела Ипу в дом, где она не была почти целый год. По пути она рассказывала мне о земле, где живут люди с кожей более темной, чем у египтян, но более светлой, чем у нубийцев.