Нефертити - Мишель Моран

Кожа его потемнела — он много занимался с местными солдатами, — и сочетание с цветом волос и глаз было просто потрясающее. Я была уверена, что мужчины красивее не существует. Нахтмин встал и обнял меня.

— Я рад, что ты не едешь в Амарну, — признался он, целуя меня в шею. — Я очень скучал по тебе, когда ты уезжала.

Пока мы ждали новостей из Амарны, однажды вечером, когда мы с Нахтмином гуляли по берегу Нила, пришли совсем другие вести. Мы говорили о том, какими же мужественными должны быть солдаты Миттани, чтобы продолжать сражаться с хеттами, когда половина их городов уже потеряна. Свет заходящего солнца играл на водах реки, и то и дело в тихом вечернем воздухе разносился громкий плеск — это рыбы выпрыгивали из воды. А потом на берегу реки показалась Ипу, наряженная в свое лучшее платье, и помчалась к нам. Подняв средний палец, она воскликнула:

— Я выхожу замуж!

Мы остановились. Нахтмин первым поздравил мою служанку, обнял ее и пообещал, что мы устроим для нее такой пир, какого Фивы еще не видали.

Я взяла ее за руку, посмотреть на кольцо. Оно было золотым и массивным и стоило, должно быть, трехмесячного жалованья.

— Когда это случилось?

— Сегодня днем! — У Ипу запылали щеки. — Я пришла к нему в лавку, а он дал мне маленькую лодку, которую сам вырезал. Он сказал, что когда-нибудь мы поплывем на такой же лодке. А потом велел заглянуть в маленькую каюту, и там лежало это кольцо.

— Ох, Ипу! Нам нужно немедленно начинать готовить празднество! Когда вы собрались пожениться?

— В конце тиби.

— Как скоро! — вырвалось у меня.

Ипу улыбнулась:

— Я знаю. Но я тебя не оставлю.

— Я не это…

— А я именно об этом. Его дом не так уж далеко отсюда. Я буду приходить каждое утро и уходить к тому времени, когда он будет возвращаться из лавки, — пообещала Ипу.

Свадебный пир Ипу был назначен на десятое тиби, благоприятный день. В этот день я нарядила ее в платье из лучшего фиванского льна, накрасила ей глаза и дала на время золотое ожерелье, обильно украшенное бирюзой. В ушах у Ипу были голубые фаянсовые серьги, а в волосах — голубой нильский цветок. Пришедшие женщины накрасили ей ладони и груди хной, и, когда Нахтмин вошел в наши покои, он громко присвистнул.

— Невеста — соперница Исиды, — отпустил он комплимент.

Ипу посмотрелась в зеркало из полированной бронзы.

— Вот бы мама меня увидела… — прошептала она, положив зеркало и подняв руку так, чтобы драгоценные украшения заблестели в лучах заката.

— Она гордилась бы тобой, — сказала я, взяв ее за руку. — И я уверена, что ее ка смотрит на тебя.

Ипу сглотнула слезы.

— Да, я тоже так думаю.

— Ну идем же, Джеди ждет.

В сумерках по Нилу плыли баржи. Триста человек наблюдали за ними из нашего двора. Треугольные паруса в сумерках напоминали белых мотыльков. Мне стало любопытно: а знает ли Ипу всех этих гостей, мужчин и женщин, детей и стариков? Вдоль дорожки сада горели лампы, и весь вечер люди приходили и уходили, приносили молодоженам в подарок золото и пряности, целовали Ипу в лоб и гладили по животу, благословляя ее чрево. Я смотрела на это все, и мое настроение то поднималось, то падало, словно на весах Анубиса.

— Ты жалеешь, что у тебя всего этого не было? — спросил меня во время празднования Нахтмин.

Вокруг стояли столы с жареными гусями, приправленными чесноком, с цветами лотоса в меду и с ячменным хлебом. Вино всю ночь текло рекой, и женщины танцевали под пение флейт.

Я улыбнулась и взяла мужа за руку. Она была загрубевшей, не то что у моего отца, но она была и сильной.

— Я бы не променяла тебя на все дары Фив.

Появились Ипу с Джеди, с цветами в волосах и с такими довольными лицами, какие бывают только у молодоженов.

— За хозяев этого дома! — воскликнул Джеди, перекрывая шум, и сотни гостей подняли свои чаши за нас, а музыканты завели радостную мелодию.

— Давайте танцевать! — воскликнула Ипу.

Я протянула руку Нахтмину, и мы прошли через двор туда, где люди хлопали в ладоши, гремели систрумами и смотрели на молодых танцовщиц-нубиек. Их тела при свете факелов напоминали отполированное черное дерево. Танцовщицы одновременно прогибались и подпрыгивали под восхищенные возгласы.

Если бы кто-нибудь посмотрел на нас с другого берега Нила, он увидел бы сотни мерцающих огоньков на темно-синем фоне, поднимающихся ярусами вокруг дома, что принадлежит сестре главной жены царя. Празднование длилось до раннего утра, когда за самыми важными гостями прибыли носилки, чтобы развезти их по домам. Когда двор наконец-то опустел, я впервые со времен детства провела ночь не в обществе Ипу.

На следующее утро прибыл слуга из Амарны. Он протянул мне свиток, который я не хотела читать.

— Что в нем написано?

Я затаила дыхание. Юноша помрачнел.

— Царица родила царевну Неферуатон. Обе они живы.

Четвертая царевна.

1345 год до н. э.

7 moma

Восемь долгих месяцев после рождения четвертой дочери Нефертити Египет терзала засуха. Горячий ветер дул над иссохшей землей, сжигая посевы и вытягивая жизнь из Нила. Так начался сезон перет. Сперва вместо холодного ночного воздуха из пустыни стало тянуть теплым ветерком. Затем жара вторглась в тень, прокравшись повсюду, где должна была бы царить прохлада, и старики начали спускаться к реке, чтобы постоять в воде под испепеляющим солнцем и поплескать водой в лицо.

У колодцев женщины, а у городских храмов мужчины стали поговаривать, что фараон отвернулся от Амона-Ра, и теперь великий бог жизни дал волю гневу и обрушил на нас засуху — от нее у наших соседей уже передохла половина скота, а дети рыбаков начали побираться на улицах. Один лишь Джеди, казалось, не обращал внимания на голод и говорил Ипу, что теперь самое время отправляться в плавание, что они могут подняться вверх по Нилу до Пунта и вернуться с сокровищами, что ценнее любой рыбы: с черным деревом, корицей и золотом.

— Но Ипу — не матрос! — воскликнула я. — Она умрет в Пунте!

Нахтмин посмеялся надо мной.

— Джеди — способный человек. Он наймет матросов, а торговцы вложат деньги в его экспедицию.

— Но Ипу хочет детей, — пожаловалась я.

Нахтмин пожал плечами:

— Значит, она обзаведется ими в Пунте.

От чудовищности этого мнения я лишилась дара речи.

— Она сама выбрала эту жизнь, — напомнил Нахтмин, — и лично я попрощался бы с ней еще до утра.