Вавилон-17. Пересечение Эйнштейна - Сэмюэл Дилэни

Потом, когда из звуков осталось мое дыхание, шелест листьев и плеск ручья, Ла Уника кивнула с улыбкой:

– Вот теперь ты оплакал ее как следует.

Я глянул вниз. Грудь мокро блестит, живот ходит от дыхания: то ровно, то складки. На ногах пыль превратилась в ржавую грязь.

– Теперь ты почти готов. Иди пока, охоться, смотри за стадом, играй. Скоро за тобой придет Ле Дорик.

Все мои звуки замерли: дыхание, даже сердце. Синкопа, пока не ожил ритм.

– Ле Дорик?

– Иди отдохни, порадуйся. Скоро в путь.

Мне стало страшно. Я замотал головой и побежал от пещеры.

Ле…

…Дорик!

Час спустя я сидел на карачках, притаившись у Клетки. Сторожа Дорика нигде не было видно. Белое существо (я помнил, как женщина, бывшая матерью Добри, вытолкнула это белое из утробы перед смертью) подтащилось к электрической изгороди и пускало слюни. Похоже было, что оно скоро умрет. Где-то смеялся Грига. До 16 лет он был Ло Грига. А потом, от генов или еще от чего, у него в голове завелась гниль: из губ, из десен стал брызгать смех. Грига лишился Ло и был помещен сюда. Дорик сейчас, наверное, внутри. Выдает рационы, подлечивает, кого можно подлечить, усыпляет, кого нельзя. Столько ужаса и тоски скопилось в Клетке; трудно бывает помнить, что там – люди. У них нет титулов чистоты, но они люди. Даже Ло Кречет вскидывается на шуточки про них.

– А знаешь ты, молодой Ло, что с ними творили, когда я был маленьким? Как их волокли из джунглей, тех немногих, кто уцелел? Полные нормы от страха посходили с ума и превратились в дикарей. Многих, кого мы зовем Ла и Ло, пятьдесят лет назад истребили бы по общему решению. Так что радуйся, радуйся, что живешь в более просвещенные времена…

Они, конечно, люди. Но я думал не в первый раз: каково быть сторожем таких людей – а, Ле Дорик?

Я пошел к деревне.

Ло Кречет перетягивал тетиву на охотничьем арбалете. На земле у входа была насыпана горка пороховых стрел, у которых старик собирался проверить заряды.

– Как жизнь твоя, Ло Лоби?

Я повертел ногой стрелу:

– Быка-то завалили уже?

– Нет.

Я кончиком мачете проверил: заряд в порядке.

– Так пошли.

– Остальные сперва проверь.

Пока я возился с зарядами, Кречет закончил с тетивой и вынес арбалет для меня. Мы пошли к реке.

От ила вода была с желтизной. Она бежала быстро и высоко, гнула папоротники и длинную траву, зачесывала их, как волосы, от берега к стремнине. Мили две мы шли размокшим берегом. Наконец я спросил:

– Что убило Фризу?

Ло Кречет присел осмотреть ободранную лесину: тут прошелся бивень.

– Ты там был, ты и видел. Ла Уника только гадает.

Мы отвернули от реки, и по Кречетовым лосинам заскребли колючки. Мне лосины ни к чему: своя кожа тугая и прочная. И у Добри такая же, и у Йона.

– Я ничего не видел. А что Ла Уника?..

С дерева сполохнулся альбиносный ястреб и улетел, забирая кругами. Фриза, кстати, тоже без лосин обходилась.

– Говорит, что-то врожденное. Во Фризе было что-то нефункциональное, и когда оно проявилось, Фриза погибла.

– Все у нее было функциональное!

– Не ори, юноша.

– У нее все стадо как в ладошке было, – сказал я уже тише. – Ее звери слушались. Она опасное отводила, а красивое подманивала.

– Чушь, – буркнул Кречет, переступая промоину.

– Без звука, рукой не двинет – а козы идут, куда нам нужно.

– Ла Уники наслушался с ее фантазиями.

– Ничего не наслушался, а сам видел. Куда хотела, туда и посылала стадо, как тот камешек.

Ло Кречет собрался было ответить, но зацепился мыслью:

– Какой еще камешек?

– Который она тогда подняла и швырнула.

– Что за камешек, Лоби?

Я стал рассказывать…

– …Значит, и это тоже функционально, – закончил я. – Стадо-то у нее целехонькое ходило. Она бы и без меня всех коз уберегла.

– Себя вот не уберегла только.

Кречет зашагал дальше. Мы шли шепчущей долиной, молчали, и я все это обдумывал. Вдруг:

– Йяяяяяаа! – на три разных тона.

Кусты в клочья, и прямо на нас порскнули близняшки Блой. Один скакнул ко мне, и в руках у меня заколотился десятилетний рыжий псих.

– Спокойно, парень, – взрослым голосом сказал я.

– Ло Кречет, Лоби! Там…

– Полегче! – Я увернулся от локтя.

– …там – он! Копытами топает, камни лапищами цапает! – проверещал кто-то из Блоев на уровне моего бедра.

– Там – где? – вступил Кречет. – Что такое у вас стряслось?

– Там, у…

– …у старого дома, где у пещеры вход просел…

– …и вдруг: бык!

– Здоровенный. И сразу попер…

– …на старый дом…

– …а мы в доме играли…

– Так, тихо! – Я поставил Блоя-3 на землю. – Где это было?

Трое разом обернулись и ткнули пальцами в лес. Кречет снял с плеча арбалет:

– Все, ребятки, показали, теперь домой.

– Постой, – ухватил я за плечо Блоя-2. – Какого он размера-то, если точно?

Невнятное морганье.

– Ладно, чешите.

Тройняшки посмотрели на меня, на Кречета, на лес. И чесанули.

Не сговариваясь, мы двинулись через пролом в кустах, откуда вырвались ребята. Уже выходя на опушку, увидели доску – валялась на тропинке, расщепленная с одного конца. Переступили, развели сумаховые ветки, вышли.

А там таких досок расшвыряно без счета. В фундаменте брешь метра на полтора, из четырех опорных балок только одна ровно стоит.

Солома с крыши клочьями по двору. Когда-то давно Напева подсадила цветов в садик у старого дома с соломенной крышей, куда мы перебрались, чтоб быть подальше от деревни и всего, что в ней. Тут было так уютно и так… А живую изгородь она устроила из мохнатых рыжих цветов – знаете их, наверно?