Вавилон-17. Пересечение Эйнштейна - Сэмюэл Дилэни
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Конец начала, – вздохнула Ла Уника. – Все менять надо.
Сколько себя помню, такой у них пароль-отзыв.
Рассказывают, что давно, когда меня и в планах не было, Ло Кречету опротивела наша деревня и он ушел. Потом стали притекать слухи: Кречет подался на одну из лун Юпитера, добывает там какой-то металл, синими жилами ветвящийся в толще гор. Потом: Кречет покинул луну и бороздит дымчатое море в мире, где три солнца бросают три его тени на пляшущую палубу корабля размером с нашу деревню. Потом еще: Кречет прорубает пути в неведомой субстанции, испускающей под ударами ядовитый пар, на планете такой далекой, что там и звезды не светят в ночи, длящейся целый год. Так прошло семь лет, и Ла Уника, видимо, решила, что пора ему домой. Ушла куда-то и через неделю вернулась с Кречетом. Говорят, что он мало изменился за время странствий, и потому никто не спрашивал, где он был. Но тогда началось его тихое противостояние с Ла Уникой, связавшее их прочнее любой любви:
– Нужно сохранить…
– Менять надо…
Обычно Ло Кречет уступал. Ла Уника исключительно начитанна, тонка и остра. Кречет был славный охотник в молодости и славный воин, когда возникала нужда. Он был достаточно мудр, чтоб если не словом, то делом признать: нужда миновала. Но тут он был непреклонен:
– Чтобы стать однажды людьми, словесное общение необходимо. Если плоскомордая собака прибредет к нам из-за холмов, научится лаять с полсотни наших слов и объясняться с нами, я скорей собаке присвою титул, чем немому ребенку. О, битвы моей юности! Когда на нас набегали исполинские пауки, когда плесень перла из джунглей, когда из подземных нор лезли шестиметровые слизни, а мы жгли их известью и солью, – почему мы побеждали? Потому что могли общаться. Мы выкрикивали приказы. Мы орали, предупреждая других об опасности. В сумерки в темных Исходных пещерах мы шепотом составляли план на завтра… Да! Я скорей присвою Ла или Ло говорящей собаке.
Кто-то ввернул пакость:
– Ну, Ле-то девчонке тоже не присвоишь!
Вокруг заржали.
Но старики отлично умеют не замечать такое. Да самих-то Ле мало кто замечает. В общем, ни до чего не договорились. Как луна пошла к закату, кто-то предложил распустить собрание, и народ начал подыматься, охая и хрустя суставами. Разбредались. Фриза, вся темная и красивая, по-прежнему играла в камешки.
Совсем маленькой Фриза не шевелилась, потому что и так все умела. Теперь, глядя на нее в скачущих отблесках, я (сам-то еще восьмилетка) начал понимать, почему она молчит: она подняла камешек и со злостью швырнула в голову мужику, сказавшему про Ле. Даже в восемь Фриза обид не спускала. Она промахнулась, и швырок видел я один. Но я еще увидел зубастую гримаску, усилие в плечах, поджавшиеся пальцы на ногах, сложенных калачиком. Увидел стиснутые кулачки, лежащие на коленях. В том-то и дело: ей не нужны были ни руки, ни ноги. Камешек поднялся, мелькнул мимо цели и исчез в залопотавшей листве. И я видел, как она его швырнула.
Вот уже неделю я каждый вечер подолгу смотрю на пляшущие флаги в порту, на дворцы, столпившиеся по левую руку, на хрупкие осколки света, рассеянные по гавани этой теплой осенью. «ПЭ» идет странно. Сегодня я снова вышел на огромную трапецию Пьяцца Сан-Марко и увидел, что туман скрыл верхушки красных флагштоков. Я сел на подножие флагштока, ближайшего к башне, и записал кое-что о Лоби и о голоде, который ему предстоит узнать. Потом, оставив за спиной Базилику с ее полуистлевшим индиго и золотом, до глубокой ночи бродил по глухим переулкам. Остановился на мостике и смотрел, как узкий канал течет, зажатый стенами, под фонарями и бельевыми веревками. Вдруг раздался вопль. Я резко обернулся. Полдюжины котов, вопя, завертелись у меня под ногами и кинулись дальше в погоню за бурой крысой. Холодок пересчитал мне позвонки. Я снова глянул вниз: из-под моста, словно крадучись по мазутным пятнам, медленно выплыли шесть цветков. Розы. Я следил за ними, пока ленивый катер в большом смежном канале не всколыхнул воду, заплескавшую в фундаменты домов. От мостика к мостику я дошел до Большого канала и поймал вапоретто до вокзала Санта-Лючия. Когда проплывали под черной деревянной аркой моста Академии, поднялся ветер. Я думал, как вписать цветы и хищных тварей в историю про Лоби. Те и другие созвучны ей, но пока не пойму, в чем именно. Орион оседлал волнение канала. В воде дрожали городские огни, над нами нависали каплющие камни Риальто.
Теперь скажу несколько слов о том, как добр и счастлив был Мальдорор в первые, безоблачные годы своей жизни, – вот эти слова уже и сказаны. Но вскоре он заметил, что по некой фатальной прихоти судьбы был создан злым.
Это все было вступление к тому, почему Добри, Мелкий Йон и я не пасем больше коз.
Фриза, темная и необъясненная Фриза, повадилась ходить с нами. Скакала и гоняла наперегонки с Мелким Йоном, плясала с ним под его единственную песню и мою музыку. В шутку боролась с Добри. Шла со мной шипастой ежевичной долиной и держала за руку. Какие тут Ла и Ло, если пасешь вместе коз, смеешься, любишься, а мы с Фризой как раз это и делали. Вот она стоит на валуне, обернулась, глядит, а у лица мельтешат листья. Вот рванула ко мне по камням. Вот ее легкий шаг, вот ее тень, а между – мир замер, и есть только одно настоящее движение. Толкнулась мне в грудь, и мир ожил, а она хохочет – единственный ее звук, и как ей радостно было гонять его во рту!
Она подманивала к нам красоту, а опасностям не давала приблизиться. Наверное, это было то же, что тогда с камешком: просто однажды я заметил, что перестало случаться уродливое и злое: пропали львы, пропали кондоры-нетопыри. Козлята не забредали куда не надо и сами держались подальше от обрывов.
– Слушай, Йон, ты можешь с нами сегодня не ходить.
– Ну, не знаю, Лоби, если ты…
– Не надо, отдыхай.
Стали ходить я, Добри и Фриза.
…А красота была, когда в долине поселилась стая альбиносных ястребов. Или когда мамаша-сурчиха привела малышей знакомиться.
– Добри, у нас тут работы на двоих. Нашел бы ты еще какое дело, а?
– Но мне нравится, Лоби.
– Мы с Фризой сами управимся.
– Да я не…
– Добри, сгинь.
Он сказал что-то еще. Тогда я взял в ногу камень и поиграл им для примера. Добри оторопело уставился на меня, потом потопал прочь. Вот так я поговорил с Добри.
Теперь долина и стадо были только наши с Фризой. И еще долго было хорошо и красиво, и какие-то цветы внизу мелькали и забывались, когда мы пролетали с ней по обрывам. Ядовитые змеи если встречались, то отворачивали с пути алыми лентами, не решаясь спружиниться для броска.
Какую музыку я тогда делал!
Что-то убило Фризу.
