Москва Первопрестольная. История столицы от ее основания до крушения Российской империи - Михаил Вострышев

Катастрофа опять была предупреждена лихостью Рахманинова, который один побежал навстречу несшимся драгунам; махая шашкой и ревя: «Остановитесь!», он действительно остановил их. Жертв было немного, о количестве их ты знаешь из газет. В здании пробита большая брешь. Несколько осколков я взял оттуда и принес домой. Память! Несколько бомб было подобрано на улице неразорвавшимися, и вынесено из здания тринадцать.

Масса оружия – винчестеры с продовольственным магазином, маузеры, парабеллумы, браунинги… Неисчислимое количество патронов. Однако, до составления протокола пистолеты были растасканы городовыми, а может быть, и нижними чинами, так что официально их показано очень немного.

Я до сих пор не могу себе уяснить, какое безумие заставило этих дураков подвергать себя бомбардировке и преступно жертвовать домом Фидлера, так любезно им предоставленным. Полагаю, что это было сделано ради одного исторического эффекта! Ведь не могли же они допустить мысли, что не сдадутся под градом залпов и орудийных снарядов!

Но продолжаю повествование. Около трех часов ночи, во время составления протокола входит какой-то полицейский офицер и докладывает Петерсону: сейчас получили телефонное сообщение, что Отделение ваше взорвано двумя бомбами. Вообрази впечатление. Мы летим к месту другого происшествия, причем не знаем, что увидим. С наружной стороны повреждение оказалось не столь значительным: разрушен один простенок и три оконных амбразуры. Но взрывы вызвали страшное потрясение. Николай находился во время взрыва в кабинете Фуллона. Оба они были выброшены в дверь, выходящую на лестницу, и обсыпаны известкой. Причем Фуллон получил удары по башке столом (письменным). Вся мебель была разбросана. Делопроизводитель вместе с огромным своим столом на тумбах, заваленным делами, был выброшен вперед через всю комнату. Находившимся внизу было, конечно, еще ужаснее. Дежурный полицейский надзиратель был брошен во входную дверь с такой силой, что собой вышиб ее наружу. Конечно, он умер. Еще один из наших служащих был легко ранен. Но как тебе во всем этом нравится охрана отделения в такие дни? Бомбисты подъехали на своем рысаке, остановились за углом лианозовского забора. Затем с бомбами в руках подошли к окнам, вышибли стекла. Но, увидав за ними деревянные ставни, положили бомбы в окнах, затем добежали до саней и, благополучно умчавшись, имели удовольствие дорогой услышать выстрел. Как тебе это нравится?.. Ну, гром грянул, можно, значит, перекреститься, подумал градоначальник вместе с Петерсоном, и поставил у концов нашего переулка патрулей со строгим наказом не пропускать никого. А если бы это сделать днем раньше, не было бы никакого взрыва.

Затем события пошли ускоренным темпом. Отдельных случаев здесь указать уже нельзя. На другой день по всей Москве гремели орудийные выстрелы, казаки и драгуны нещадно шашками крошили всех, кто попадался.

Баррикады росли скорее грибов. Войск оказалось недостаточно. Дома, из которых были выстрелы, подвергались орудийному обстрелу. Главной целью мятежников были сначала двое – генерал-губернатор и градоначальник.

Но потом, оставив массу жертв на Страстной площади, испытали что значит действие шрапнелей по толпе, они бросили это и обратились к окраинам.

Войск оказалось слишком мало, и мятежники быстро завладели Сущевским и Пресненским районами. Там они были полными господами. Ни одно объявление генерал-губернатора не могло быть там опубликовано среди жителей, при первой возможности бежавших в паническом страхе. Там выходили только «Известия совета рабочих депутатов». Население не имело других «Известий», поверило, что новое правительство образовалось и, уже примирясь с этим, говорило: «Только не было бы оно хуже старого!» Там все подчинялось законам, издававшимся мятежниками. В Пресненском районе они завладели первым и третьим участками, заняли квартиры чинов полиции и приставов, так что последние переместились во второй Пресненский участок и совместно дали нам оттуда отчаянную телеграмму о своем положении. Но войск было недостаточно.

Пресня оставалась в руках бунтовщиков. Они стали врываться в дома, обыскивать и убивать полицейских, ожидать их возвращения с засадами и т. д. Ты отчасти об этом знаешь по описанному в газетах возмутительному убийству Войлошникова. Он погиб, вероятно, за то, что прежде служил у нас. Вообрази, они громко прочли приговор комитета, коим он приговаривался к смерти, и заставили его прощаться с семьей. Жена и дети рыдали, уцепившись за отца, стоя на коленях, умоляли о помиловании. Но эта подлая сволочь, борющаяся за отмену смертной казни, грубо оттолкнула несчастных детишек и жену, вывела его во двор и у ворот расстреляла из винчестеров. Труп так и был ими оставлен у ворот. Вдова подобрала его.

Через два часа они явились вновь и добавили удовольствие, произведя тщательный обыск во всех комнатах его квартиры. По-моему, эта жестокость не находит себе подходящих выражений. Это уже не зверская, а именно утонченно человеческая жестокость. Войлошникова мы все знали и любили как симпатичного человека. Я видел его последний раз 9 декабря, он был у нас в отделении, осматривал взорванные помещения. Вслед за ним было убито еще несколько чинов полиции, еще большее число квартир было обыскано.

Это терроризировало всех.

Квартиры наши нами оставлены, мы живем в отделении, управленские – в управлении и по меблированным комнатам, без семей. Я изредка забегаю домой на полчаса посмотреть на своих и опять ухожу. Я отметился выбывшим за границу и исчез с лица земли (официально). Войско и полиция озверели тоже и жестоко бьют попадающихся и арестуемых дружинников, иногда даже до смерти. Теперь прибыли два полка и еще артиллерия.

Вчера без меня атаковали Пресню и подожгли весь район артиллерийскими снарядами. Дома большей частью деревянные, весь район пылает; и вся Москва точно охвачена заревом громадного пожара. Баррикады не позволяют пожарным проехать, и пожар растет. Не знаю, чем это кончится.

Конечно, революция проиграна. Восстание подавлено, революционеры заслужили проклятие как рабочих, обманутых ими и втянутых в бойню, так и мирных жителей, пострадавших материально и нравственно. Работы на фабриках начинаются. Большая часть магазинов открыта, электричество работает, и газеты начинают выходить, понемногу ознакомляя подавленное население с истекшим положением дел.

Сегодня в четыре часа утра еду в Москву. Не знаю, что ждет меня там еще.

Между прочим, революция, такая еще молодая в России, уже успела создать свои типы, невозможные в другое время. Это «охотники за черепами». Вооруженные ходят с военными патрулями и убивают каждого встречного.

Как это тебе покажется? Пахнет Смердяковым[19] – сладострастие в убийстве: кровь пьянит!

Видя и наблюдая все это, можно одинаково потерять последнюю степень нервной чувствительности или сойти с ума. Самоубийства и так уже участились. Ну это уже пошла философия, которая может тебе и надоесть. Я и так опасаюсь, дочитаешь ли ты мое письмо. Беззастенчиво – посягать на чужое время, как сделал я. Будь здоров, и не дай Бог тебе испытать и десятой доли того, что все мы тут пережили. Пиши же о себе и кланяйся всем. Ну, еще раз будьте все здоровы. Крепко вас целую.