Молодой Бояркин - Александр Гордеев

общем, прости ты нас, дураков. Ну, все. Игорь. Теперь уж я

подписываюсь только одним своим именем".

Быстро пробежав письмо глазами, Бояркин упал на диван и долго лежал, раскинув

руки. Он был в полной растерянности, он не знал, как отнестись к такому факту. Распалась

эталонная, по его мнению, семья. Во что же тогда верить? Поздравление он им послал,

кажется, банальное, что-то там об "упругих шпангоутах и крепких заклепках корабля

семейного счастья". Но им это, наверное, показалось романтичным, а может быть, и

забавным, во всяком случае, связалось как-то с их тогдашним чувством. Но что же написать

Игорьку сейчас? Николай и сам себя чувствовал одиноким, никому не нужным. А ведь еще

совсем недавно – у костра в Плетневке – он был невероятно счастлив, и жизнь казалась

прекрасной. Костер был яркий, потрескивали сучья, летели искры. Лицу было жарко, а спина

стыла. Чем больше Николай вспоминал об этом, тем больше волновался, наполняясь

тогдашним сильным ощущением жизни. А чего, собственно говоря, уж так-то скисать?

Жизнь непроста и богата. Где-то сейчас существует сильное, уверенное море, в котором

затерялся его корабль, а на корабле, на его рундуке спит незнакомый радист (даже матрос

Манин успел уже стать старшиной, асом в эфире и демобилизоваться самостоятельным,

взрослым человеком); капитан третьего ранга Осинин – Командир уже на пенсии – построил

себе дачу и выращивает цветы; где-то существует Елкино, родное село, в котором дома

знакомы до мелочей, в котором есть его дом, занятый переселенцами Уваровыми; недалеко от

Елкино есть Ковыльное, где в кирпичном доме его родители, Анютка, нелюбимая жена

Наденька и Коляшка – его сын; на десятимиллионке, может быть, как раз в эту минуту его

бригада собралась у стола и Федоськин снова что-нибудь рассказывает; в Плетневке в пустом

общежитии слит Валера-крановщик, а у Осокиных светится окно – Дуня сидит перед

настольной лампой и занимается или, может быть, думает над его письмом.

Этот мгновенный панорамный взгляд на свою жизнь воодушевил Николая – да, да, да,

вот это очень важно! Жизнь широка и, оказавшись в тупике, не надо падать духом, надо

находить в себе силы начать свою жизнь как бы с новой страницы. Вот о чем надо напомнить

Игорьку.

Потом, уже заклеивая свое длинное письмо, Николай задумался – а не написать ли и

Наташе. "Ей ведь тоже тяжело", – подумал он. Но куда? Да и нужно ли ее утешать? Кто в

этом разберется?"

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Утром Бояркин взялся за чтение накопившихся газет. Особенно долго и внимательно

читал он статью о прославившемся в последние годы Киевском педагоге Сорокине. У

Сорокина было написано несколько книг, и Николай решил по приезде в Плетневку спросить

о них в сельской библиотеке.

Под вечер Бояркин поехал в поселок Аэропортный, хотя его туда нисколько не тянуло.

Теща встретила зятька шумно и суетливо.

– Я на минутку, – предупредил ее Николай. – Мне только узнать, Наденька вам не

писала?

– Писа-ала? – удивленно протянула Валентина Петровна. – А зачем ей писать? Разве

трудно приехать самой?

– Так ведь она в Ковыльном, у моих родителей…

– Да-а?! Вместе с внучком?

– Конечно… И уже давно.

В последнее время Валентина Петровна оказалась полностью занята новым, на этот

раз идеальным мужчиной, который не пил, не курил, не оглядывался на улице, имел

достаточную залысину, чтобы выглядеть представительным. И это при том, что был тихим и

спокойным, ласковым и послушным. Первая жена спустила его с лестницы, а Валентина

Петровна подобрала, отряхнула, почистила и обнаружила в нем массу достоинств. Теперь,

демонстрируя эти достоинства, она заставила его жарить фирменную капусту, а сама

приготовила витаминный салат из овощей, налила себе и зятю по рюмке водки. Бояркин с

интересом наблюдал за так называемым тестем, который покорно жарил, а потом жевал

капусту, который соглашался с Валентиной Петровной еще до того, как она что-нибудь

скажет, Над его бровью была ссадина, а под глазом синяк. Заметив внимание зятя к этим

деталям, Валентина Петровна поспешила отвести от себя подозрения, объяснив, что ее

Константина, между прочим, врача, медвытрезвителя, подкараулили недавно на улице его

неблагодарные клиенты.

Больше всего Бояркину не хотелось, чтобы теща из-за его визита к ней вообразила,

будто он соскучился по Наденьке. Теперь это было бы особенно тяжелой ложью. Поэтому он

объяснил свой приезд из деревни скукой, дороговизной в столовой (что было неправдой).

– А ты бы познакомился там с какой-нибудь поварихой и ел бесплатно, а деньги на

книжку складывал, – пошутила захмелевшая теща, обнажив в улыбке темные зубы.

– А я и так познакомился, – медленно сказал он.

Валентина Петровна знала, как ездят в командировки – там все неженатые. Так уж

устроен мужик, что, оторвавшись от бабы, он двух дней не выдержит, чтобы не начать

поиски другой.

– Ну, ничего, ничего, – пробормотала она, – на время-то можно. Но жить вам надо с

Наденькой. У вас же ребенок… Хотя какие у мужика переживания о детях. Так только, на

словах. А я Коляшке игрушек купила.

Бояркин не ожидал от нее этого равнодушия. Лучше бы уж она рассердилась, сняла

часть вины, но теща тут же простила ему безобидное сельское приключение. Возникновения

серьезного чувства она почему-то у него даже не предполагала.

Наденька и Валентина Петровна были совсем не похожи друг на друга, и все же

Николай еще ни разу за все время не вспомнил Наденьку так реально, как теперь, увидев

Валентину Петровну. В них существовало какое-то еще не развившееся сходство.

– Ну, я пойду, пожалуй, – с растревоженной душой сказал Бояркин.

Валентина Петровна кивнула. Им обоим было неловко, потому что они разговаривали

о том, о чем зятья с тещами не разговаривают. Уже у порога Николай вспомнил про Нину

Афанасьевну и, вернувшись, вошел в ее комнату.

Нина Афанасьевна слышала, что кто-то к ним пришел, и вначале гадала, войдет ли

пришедший к ней, но потом забыла и перестала ждать. Николая она встретила слабым

всплеском руки, пожалуй, единственным посильным ей жестом.

– Здравствуй, бабушка! – сказал Бояркин, присаживаясь на стул около кровати.

– Здравствуй, здравствуй, голубок, – вся засияв, проговорила Нина Афанасьевна.

Много недугов накопилось в старухе, но зрение у нее оставалось стопроцентным.

Сразу же приметив ранний загар Бояркина, она вдруг догадалась, что за ее северным окном

есть яркое весеннее солнце. К окну ее не подводили уже около месяца, а сама она видела

лишь краешек крыши противоположного дома, если опускала с кровати одну живую ногу и

осторожно привставала, вытянув шею. Сегодня