Унесённые «Призраком» - Мария Роше

И который, увы, никогда не задаст ей подобного вопроса…

«Господь Всемогущий, за что мне все это?!»

Чарлз покорно ждал, не сводя с нее восхищенно распахнутых глаз. Мэри представила, как будет стоять рядом с ним в церкви, как их губы впервые сольются в поцелуе, как они будут спать каждую ночь в одной постели и делать то, от чего потом появляются дети; как жизнь ее потечет размеренно, спокойно и предсказуемо: забота о доме, чтение книг или музицирование по вечерам, приемы раз в месяц; спустя несколько лет муж сделает блестящую карьеру, а она станет уважаемой в городе дамой… Развитие событий казалось идеальным, но, вместо радости, девушка вдруг ощутила щемящую тоску, словно это чудесное будущее было застывшей картинкой, в которой она навсегда останется плоским рисованным персонажем.

– Мистер Пламмер, это так неожиданно… – пролепетала она. Слова давались ей с ощутимым трудом; хорошо, что Чарлз ничего не заметил, видимо, решив, что она вне себя от счастья. – Я тронута вашим предложением, но… – Разум ее тщетно пытался найти выход из сложившейся ситуации. Пауза затягивалась, паника нарастала, и Мэри схватилась за жемчужное ожерелье, словно ища в нем спасения… Решение возникло внезапно, и девушка с облегчением выдохнула: – Но не могу дать ответ, прежде не посоветовавшись с отцом. Мне, как послушной дочери, следует поговорить с мистером Айвором, получить его благословение, а потом уже сказать «да» или «нет».

– Вы правы, мисс Айвор! – воскликнул Чарлз, поднимаясь и пылко сжимая в ладонях ее руку. – Брак не должен состояться без родительского одобрения. Давайте вместе пойдем к господину губернатору и скажем ему…

– О, не спешите, Чарлз! – улыбнулась Мэри. – Сейчас он занят с гостями, давайте немного повременим.

Молодой человек хотел было возразить, но она уже метнулась к дверям, чтобы выпорхнуть перепуганной птицей из тесной клетки…

…и увидеть Стейна и Кэтрин, стоящих рядом.

Зрелище было невыносимое, и душу Мэри мгновенно заполнило темное, глухое отчаяние. Господь свидетель, она всеми силами старалась этого избежать, но судьба опять посмеялась над ней. Девушка чувствовала себя загнанным в угол, истекающим кровью зверем, у которого осталось лишь два пути: сдаться и умереть или нанести ответный удар.

Умирать Мэри не собиралась.

Уверенной, поистине королевской походкой она подошла к доктору и сделала книксен. Подняла на него глаза, и Стейн увидел, насколько она переменилась: взгляд ее был приветливым, но непроницаемым, в нем больше не было того особенного сияния, которое прежде всегда окутывало его. Теперь Мэри смотрела на него так, как смотрят на хороших знакомых, которые ничем не выделяются среди остальных.

– Мистер Норвуд, я рада вас видеть, – проговорила она и приняла его скромный дар с любезной улыбкой: – Благодарю, очень мило. Правда, я тоже разлюбила умирающие цветы и предпочитаю держать в доме живые. – Мэри заметила, как по лицу доктора пробежала тень и поспешила его успокоить: – Ничего страшного, я попрошу чаще менять им воду, и они, надеюсь, проживут еще долго.

Кейт изумленно приподняла бровь. Она не понимала, что происходит с подругой. И ощущения говорили ей, что это только начало.

– Вообразите, – громко сказала Мэри, привлекая всеобщее внимание, – какой прекрасный подарок сделал мне мистер Пламмер! – Зардевшийся Чарлз поклонился, а девушка, сунув букет в руки служанке, показала гостям сборник сонетов. – Мои любимые стихи! И сейчас я прочту вам что-нибудь… Мистер Пламмер, выберите любое стихотворение на ваш вкус.

Молодой человек с готовностью перехватил книгу, живо пролистал ее и, раскрасневшись еще пуще, вернул томик девушке. Мэри взглянула и усмехнулась. Как предсказуемо! Впрочем, что еще мог выбрать бедный влюбленный Чарлз?

– Сонет номер двадцать три, – объявила она. И, чуть склонив голову, начала читать:

«Как тот актер, который, оробев,

Теряет нить давно знакомой роли,

Как тот безумец, что, впадая в гнев,

В избытке сил теряет силу воли, —

Так я молчу, не зная, что сказать,

Не оттого, что сердце охладело.

Нет, на мои уста кладет печать

Моя любовь, которой нет предела.

Так пусть же книга говорит с тобой.

Пускай она, безмолвный мой ходатай,

Идет к тебе с признаньем и мольбой

И справедливой требует расплаты…»77

Едва она закончила, раздались аплодисменты, крики «Браво!» и просьбы почитать что-нибудь еще. Чарлз хотел выбрать другое стихотворение, но Мэри захлопнула книгу и прижала ее к себе. Она не смотрела на Стейна, но чувствовала на себе его взгляд.

«Вам это понравится, доктор Норвуд».

Девушка немного помолчала, а затем, не открывая книги, произнесла, глядя куда-то за окно:

«Мы стать могли бы счастьем бесконечным,

Огнем в ночи неугасимым, вечным.

Но не стремишься ты в ворота рая –

Тебя влечет, манит судьба иная…

Я выбор твой приму и не оспорю.

Плыви, моя любовь, в чужое море!

А я, в разлуке боль перетерпя,

Узнаю счастье. Пусть и без тебя».

– А теперь, – воскликнула она, мгновенно переменившись, – я сыграю пару кадрилей, чтобы все желающие могли потанцевать!

Мэри села за инструмент и с такой силой ударила по клавишам, будто хотела и им причинить боль, вымещая в игре все то, что творилось у нее на душе. Краем глаза она видела, что гости как ни в чем не бывало разбились на пары и встали в круг. И только трое молча смотрели на нее: Роберт – с тревогой, Кейт – в полном замешательстве, и Стейн – как-то непонятно. Впрочем, это уже не имело значения. Музыка гремела, каблуки стучали, пальцы летали над клавишами, щеки Мэри пылали лихорадочным жаром.

Воспользовавшись всеобщим весельем и суматохой, доктор Норвуд тихо покинул гостиную – даже Кейт не успела заметить, куда он ушел.

Оглушенный всеобщим весельем и собственными чувствами, Стейн выбрался в коридор и остановился, не зная, что делать дальше. Уехать, не попрощавшись с мистером Айвором, было бы крайне невежливо, но и находиться здесь он больше не мог. Поколебавшись, доктор прошел мимо прихожей и направился в противоположное от гостиной крыло дома, туда, где раньше была его комната.

Внутри ничего не изменилось. Теплый ветер, влетая в распахнутое окно, играл полупрозрачными занавесками, вдалеке шумел океан, на стене мерно тикали часы. Стейн передвинул кресло за штору, где была прохладная тень, и тяжело опустился в него. Закрыл глаза и неожиданно горько усмехнулся.