Унесённые «Призраком» - Мария Роше

– Миссис Коути, с позволения губернатора я пришла проведать выздоравливающих больных и немного скрасить их досуг. Будьте любезны, проводите меня к ним.

Сиделка смерила ее недоверчивым взглядом, однако возразить не посмела – в конце концов, процедуры закончились и начинались часы посещений. Хотя посетителей здесь всегда бывало немного, и пациенты, особенно те, кто не мог встать с постели, изнывали от скуки, не зная, чем себя занять. Вряд ли они станут достойными собеседниками для юной благовоспитанной мисс, но… почему бы и нет? Хоть какое-то разнообразие в череде дней, подчиненных строгому распорядку.

…Примерно через час миссис Коути постучала в кабинет доктора Норвуда. Стейн еще ни разу не видел такого странного выражения лица у этой женщины, немало повидавшей на своем веку.

– Идемте со мной, доктор, – полушепотом произнесла она.

Они спустились на первый этаж. Еще по дороге Стейн услышал доносящиеся оттуда всплески хохота, сменяющиеся тишиной, в которой звучал выразительный женский голос – или голоса, он сразу не понял. Миссис Коути приложила палец к губам, а потом указала ему на одну из палат, в которой обычно размещалось всего четверо пациентов. Сейчас их здесь было втрое больше – одни примостились на краю чужих коек, другие принесли с собой табуреты. Кроме того, возле входа толпились сиделки, которые при виде доктора виновато переглянулись и отступили, давая ему возможность заглянуть внутрь.

Впрочем, он уже догадался, кого увидит. Но не мог поверить, что это происходит здесь и сейчас.

– «Жестокость ваша просто непонятна!

А я бы мог счастливой сделать вас…»75

Мэри-Энн Айвор стояла в центре безликой, выбеленной комнаты, словно на театральных подмостках, и солнечный свет, с трудом пробившийся сквозь плотные занавески, окутывал ее фигуру теплым сиянием. Она не просто читала какую-то пьесу, а играла сменяющие друг друга роли, проживала каждую реплику, помогая себе движениями, жестами, мимикой. Вот девушка печально покачала головой: «Счастливой? Вы? От вас мне только горе!», а потом, вмиг преобразившись, многообещающе улыбнулась:

– «Вы ошибаетесь, я докажу вам.

Не любите меня? Ну и не надо:

Коль сердце ваше связано с другим,

То и мое, поверьте, несвободно!..»

Лежащие, сидящие и стоящие вокруг мужчины и женщины следили за ней, затаив дыхание и боясь пропустить хоть слово. Да и Стейн вдруг поймал себя на том, что не в силах отвести взгляд от девушки, которая в эту минуту была кем-то другим… и при этом, как никогда прежде, – собой настоящей. Такой, какой она всегда ему нравилась.

Мэри закончила монолог, обернулась… и, положив закладку между страниц, мягко захлопнула книгу.

– Прошу прощения, на сегодня достаточно. Продолжение истории хитроумного слуги вы узнаете в понедельник… конечно, если доктор Норвуд не будет возражать.

Все взгляды тут же устремились на него, и Стейну ничего не оставалось, как подтвердить: разумеется, он не против. Ответом ему была улыбка, в которой проскальзывало тихое торжество:

– Благодарю вас, доктор.

Девушка вышла в коридор и по пути к бельевой ни разу не оглянулась. Сомнения терзали ее: хотелось вернуться и пригласить Стейна на свой праздник, но Мэри знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Пусть хотя бы один день пройдет для нее весело и беззаботно – Господь всемогущий, она это заслужила!

Каким бы особенным ни было воскресенье, утро его для всех добропорядочных жителей Сент-Джорджа начиналось одинаково: с посещения церкви. Поэтому еще до завтрака семья губернатора отправилась на литургию, и Мэри сочла добрым знаком возможность принять Святое причастие именно в день своего двадцатилетия. Одно только огорчило ее: преподобный Майлз не позволил Кейт участвовать в таинстве евхаристии, сославшись на то, что девушка до сих пор не раскаялась в совершенных грехах и вообще ведет абсолютно безнравственный образ жизни. Для мистера Айвора это заявление стало неприятным сюрпризом: в конце концов, он, пусть и формально, являлся опекуном Кэтрин Маккейн и был обязан следить за ее поведением. Любой ее проступок влиял на мнение общества о нем самом и о его семье – что чрезвычайно опасно, когда имеется дочь на выданье и до сих пор не женатый сын. Но, поскольку сегодня в доме Айворов устраивали праздник, губернатор решил разобраться во всем позже.

– Завтра мы с вами обсудим этот возмутительный случай, мисс Маккейн, – строго сказал он. – А пока – молитесь усерднее о спасении своей беспокойной души!

Кэтрин притихла на скамейке, опустив глаза в Книгу общих молитв и кусая ноготь. И Роберт, сидевший рядом с отцом, не удержался от взгляда в ее сторону. «Вот и расплата за дерзкое поведение, мисс Делаю-Что-Хочу! – подумал он. – Должно быть, вам неприятно видеть довольные улыбки на лицах соперниц и слышать ехидный шепоток за спиной. Что ж, вы это заслужили, и я даже рад, что это произошло сейчас, а не тогда, когда вы погибли бы окончательно».

…но для доктора Норвуда это не будет иметь никакого значения. Потому что он не ходит в церковь, не подчиняется мнению общества и живет так, как считает правильным.

И если он действительно любит ее, то женится, несмотря ни на что.

Капитан с усилием отвернулся и закрыл глаза.

…То, что рассказала на корабле Мэри, едва не убило его – боль была такой сильной, что у него разрывалось сердце. Как ему удалось пережить ту ночь, он не помнил, хотя спиртного не пил. И не спал – просто лежал, смотрел в потолок и думал. О том, что ему, в отличие от сестры, было немного проще: Стейн не предавал их дружбу; о том, что поведению Кэтрин не было ни оправдания, ни пристойного названия, и что теперь он, Роберт, должен был презирать ее. Должен был… но почему-то не мог.

Видимо, он и правда любил ее, именно такую – бесстрашную, своевольную, абсолютно неправильную. Любил не за что-то, а вопреки… и теперь старался как можно реже бывать дома, чтобы не встречаться лицом к лицу с маленькой бестией, которая его победила.

Все неприятности забылись сразу же по возвращении, потому что дома виновницу торжества ожидал сюрприз, приготовленный слугами: они испекли к завтраку целое блюдо ванильных булочек, а потом собрались в столовой и, ритмично притопывая и хлопая в ладоши, спели для юной хозяйки так называемую «песню счастья», которую по традиции у них на родине всегда пели новорожденным. Конечно же, Мэри не поняла ни слова, но Рамла объяснила, что поющие желают ей долгих лет жизни, благословения богов и удачи во всех начинаниях. Это растрогало девушку до глубины души, и в знак благодарности она пообещала в конце дня устроить для слуг праздничный ужин.

После завтрака пришел черед и для других подарков. Мистер Айвор, посетовав на невозможность привезти из Англии фортепиано и пообещав сделать это к Рождеству, надел на шею дочери нить дорогого бледно-розового жемчуга.