Клара и мистер Тиффани - Сьюзен Вриланд

Как и предупреждала Элис. Я была твердо настроена ни на йоту не отклоняться от своей решимости.

— Я рада, что все завершилось, и ценю, как вы и мистер Тиффани отстаивали наши права, но я разочарована ограничением. Отделу должно быть разрешено расширяться, когда он нуждается в этом. Что произойдет, если мы получим больше заказов, чем могут выполнить двадцать семь человек?

— Вам придется передать их мужчинам в Короне.

— Вот как! Значит, образцы более низкого качества пойдут в демонстрационный зал и будут продаваться по той же цене, что и наши?

— Мистер Тиффани вынужден был сделать эту уступку.

— Я хочу, чтобы студии Тиффани показывали наилучшее качество работы. Направление заказов с цветочными мотивами в мужской отдел не будет способствовать этому. Это станет губительным для репутации студий Тиффани.

Мышью он был, мышью и остался, подтвердив это беспомощным пожатием плеч с выражением «ничего не поделаешь» на лице.

— Также принято решение, что мужчины не будут разрабатывать собственные мотивы для абажуров с геометрическими узорами.

— Почему же?

— Этим займетесь вы.

— Значит, чтобы обеспечить их работой, я буду вынуждена разрабатывать мотивы, достаточно простые для изготовления ими за счет собственного времени работы на мой отдел? Вы протолкнули эту издевку?

После смущенной, неловкой улыбки он промямлил:

— Принято такое решение.

— Могу ли я принять на работу помощника по разработке мотивов?

— Только если уволится одна из ваших девушек. Такова новая политика.

— Это — выжимание всех соков из плода, который вас кормит.

— Вы должны понять, как стойко мистер Тиффани за вас сражался. Он не пошел на то, чтобы поднять мужчинам жалованье выше, чем у женщин, или чтобы заработки женщин были снижены. В свете этого ограничение размера вашего отдела является уступкой, которую вам придется принять.

— Я предвижу осложнения в будущем.

— Мы будем пересекать этот мост, когда подойдем к нему. — Он поднялся, чтобы уйти.

— Пока я здесь, скажу еще вот что. Вы преступаете границу каждый раз, когда идете к мистеру Тиффани за утверждением нового проекта. Это должно быть прекращено. Мистер Платт и я не желаем, чтобы он вообще был вовлечен в ваши затеи. Он слишком потакает всем. Приходите ко мне.

— Но вы не художник!

— Я — управляющий!

Этой весной умерла миссис Тиффани. Нас известили, где состоятся похороны, официальным сообщением, разосланным по отделам. Некоторые из девушек решили лучше не приходить, потому что у них не было черных блузок, чтобы дополнить черные юбки, и они не желали оказаться в числе лиц, не проявивших должного уважения.

Нелли заявилась в одолженной взаймы блузке, слишком широкой, но черной. Именно так поступила и Джулия, облачившись в такую же позаимствованную черную блузку, в которой она была на похоронах матери. Ольга надела поверх белой блузки и черной юбки черный сюртук своего отца, застегнутый на все пуговицы. Должно быть, в церкви она изнемогала от жары. Агнес, не в состоянии побороть шмыганье носом, сидела, чопорно выпрямив спину, на скамье впереди меня рядом с тремя мисс — Стоуни, Берн и Джадд — все в подобающей случаю одежде. Церковь была битком набита друзьями миссис Тиффани из высшего общества, а также медсестрами из женской лечебницы.

Я хранила носовой платок с монограммой мистера Тиффани, завернутый в папиросную бумагу, все годы с тех пор, как рыдала по Вильгельмине в его кабинете, — никогда больше не использованный подарок на память. Теперь он превратился во влажный комок. Я украдкой бросала взгляды на профиль его неподвижного подавленного лица, изменившегося от скорби, между рыдающими близнецами, и моя душа болела за него.

После службы поток людей ринулся по проходам, чтобы пройти перед гробом. Мистер Тиффани делал мужественные попытки быть любезным со всеми, но его ответы были расплывчатыми, голос — тонким и скрипучим, а взгляд — блуждающим. Пройдет еще много времени, прежде чем яркая искорка вновь оживит его глаза. Несколько в стороне стояла маленькая Дороти, одна, в глубоком трауре, ее черные чулки складками повисли на худеньких ножках. Я подошла к ней.

— Вряд ли ты помнишь меня. Я работаю у твоего отца.

— Я знаю. Вы приезжали в «Шиповники». Мы нашли паучью паутину.

— Я скорблю по твоей маме. Уверена, ты и твой папа очень опечалены.

— Она хотела остаться в «Шиповниках» и никогда не жить в Лорелтон-холле. Папа не любил ее. Он не любит нас.

— О, я уверена, что любит.

— Не любит! Он продержал нас на верхнем этаже всю зиму, чтобы мы не слышали ее стонов. Мы не могли побыть с ней.

Я нагнулась, чтобы утешить девочку, но она убежала прочь вся в слезах, проскальзывая через толпу. Как легко родительская забота может быть неправильно истолкована обиженным ребенком.

Генри Белнэп и я стояли у барьера, огораживающего бельэтаж, и смотрели вниз на оркестровую яму, как мы и делали всегда. Вскоре и там появился мистер Тиффани — с женщиной.

— Кто это с ним? — заинтересовалась я.

— Мисс Джулия Мансон. Она раньше работала с эмалью, но теперь разрабатывает дизайн для ювелирных украшений в своей частной студии.

— Прямо там, в его доме?

— Они работают вместе уже несколько лет.

— Когда Лу умирала там, этажом ниже? Всего шесть месяцев — не слишком ли быстро, чтобы появиться в высшем свете с другой женщиной? — Этот язвительный намек вырвался у меня непроизвольно.

— Льюис должен пребывать среди женщин точно так же, как ему необходимо иметь вокруг себя цветы. Слухи о связи с женой химика ходят уже давно, и у него уже несколько лет есть любовница в Париже.

Я отказывалась верить своим ушам, но внешне старалась не выдать изумления пополам с негодованием.

Во время нашего ужина поздней ночью Генри осмелился высказать мысль, что мистер Тиффани потерял контроль над собой.

— Он утонул в безумных сожалениях. Препирательства со старшими дочерьми. Напивается в одиночестве. По моим подозрениям, почти каждую ночь.

— И вы это видели?

— К сожалению, да. — Генри сделал глоток вина. — Это омерзительно.

— Дочерям известно об этом?

— Как это может быть неизвестно?

Некоторое время мы ели в тревожном молчании.

— Что мы можем сделать? — спросила я.

— Хотел бы я знать. Это кажется более зловещим, нежели обычная утрата.

— Никто не считает свою утрату обычной, Генри.