Древняя история казачества - Евграф Савельев

По словам современника-очевидца, Разин не ожидал такого вероломного поступка от лица, ему столь близкого и при том старого донского казака[329]. В конце апреля сам Корнила Яковлев с знатным казаком Михайлом Самарениным и значительным конвоем повез Разина и брата его в Москву, где, после «московских» пыток, этот борец за свободу казачества и права русского народа 6 июня 1671 г. был на Красной площади четвертован. Длинный обвинительный приговор он выслушал спокойно, с гордым видом. Потом перекрестился на церковь Покрова Богородицы (Василия Блаженного), поклонился русскому народу, тысячами собравшемуся смотреть на его казнь, и громко сказал ему «прости». Палач отрубил ему правую руку по локоть, потом левую ногу по колено. Разин не издал ни одного стона, даже не показал знака, что чувствует боль. Он хотел показать своим мучителям, что мстит гордым молчанием за свои муки, за которые не в силах уже отомстить оружием.

Брат его, смотря на это ужасное зрелище, не выдержал и закричал: «Я знаю слово государево!»

— Молчи, собака! — строго сказал ему Разин. Это были его последние слова. Палач отрубил ему голову. Туловище его рассекли на части и воткнули, как и голову, на колья, а внутренности бросили собакам. Казнь Фрола отсрочили, его возили на Дон, пытали, требовали указать, где Степан зарыл свои драгоценности; но из этого ничего не вышло. Его осудили на вечное тюремное заключение. Сподвижники Разина частью погибли при взятии Кагальника, частью казнены, а частью рассеялись по разным странам.

Со смертью Разина войско Донское вступило в новую сферу своей боевой деятельности, обусловленной уже указаниями из Москвы.

Систематическое и многолетнее стремление московского правительства наложить на донское казачество свою властную руку вызвало бунт Разина. Среда, эпохи родят героев. Разин только выразитель своей эпохи. К этому давно готовилось, этого давно ожидало все боевое казачество, любившее свою казацкую свободу, свои вольности, но только не знало, с какой стороны начать. Разин показал путь. Боевая масса пошла за ним, как за своим вождем. Клич Разина на Волге о правах русского крестьянства, о попранных правах человека упал на благодатную почву, — это было давнишнее чаяние русского трудящегося люда. Разин принес себя в жертву этой идее. Уже закованный в тяжелые «освященныя» цепи, Разин говорил: «Пусть видит весь народ крещеный, что за него я голову сложил[330]. Пусть там меня (в Москве) казнят, пусть колесуют, пусть тризну справят надо мной, упьются кровью пусть казацкой под стон народный, но уж погибнуть не должно в народе сделанное мною. Не мог я дело совершить, пусть сделает другой, не тот, так третий… А на Дону… и вспомнят все тогда меня, Степана Разина, донского казака, и клич его казацкий боевой, когда их подлый дьяк, как стадо, перепишет и целованием креста на верность приведет»…

И действительно, пророчества Разина скоро сбылись. Усмирение бунта его стоило более ста тысяч человеческих жертв. Торжествующее московское самодержавие не жалело народной крови. Правящая Москва праздновала тризну над остатками трупа свободолюбивого донца. И виновники этого торжества — войсковой атаман Корнила Яковлев, старшина Родион Осипов, Михайла Самаренин и др. были «потчиваемы» романеей за царским столом «с большим удовольством» и получали от бояр инструкции для приведения всех атаманов, есаулов и казаков на верность службы к присяге. Им и полковнику Григорию Косагову с дьяком Андреем Богдановым, кроме того, поручалось объявить царскую милость всему войску Донскому за доставление в Москву Разина и за истребление его сообщников, также уверить войско о всеобщем прощении и настаивать о скорейшей посылке казаков в Астрахань, где свирепствовал Васька Ус. Косагов и дьяк с казачьей станицей прибыли в Черкаск 24 августа 1671 г. Собрался унылый казачий круг. Косагов «по наказу» объявил царскую милость. Многие облегченно вздохнули; но лишь только он заговорил о присяге, круг пришел в смущение. «Мы рады служить государю без крестного целования, — говорили многие из казаков, — и нам присягать не для чего». Волнение продолжалось четыре дня. На круге присутствовали, большею частью, казаки черкасских станиц и низовых городков; верховые отсутствовали. Наконец, после долгих споров и пререканий с послом, позволявшим грозить царским гневом, домовитые казаки и старшины взяли верх и постановили присягнуть на верность службы государю; «если же кто не учинит присяги, того казнить смертию, а имущество грабить»[331].

Присяга произведена была на майдане, близ собора, в присутствии Косагова, а дьяк Богданов вписывал присягнувших в присланную из Посольского приказа книгу; другая книга была оставлена послом в войске для внесения в нее имен тех казаков, которые впредь придут служить в войско (из ослушных) и всех тех, кои родятся на Дону и достигнут совершеннолетия[332].

Главные статьи присяги заключались в следующем: «чтобы старшинам и казакам все могущие возникнуть возмущения и тайные заговоры противу государя и отечества в тож время укрощать, главных заговорщиков присылать в Москву, а их сторонников по войсковому праву казнить смертью; если же кто из них в нарушение этой присяги, изменяя государству и отечеству, начнет ссылаться с неприятелями своего отечества или с поляками, немцами или татарами, с таковыми предателями, не щадя жизни своей, сражаться, самим к таковым злоумышленникам не приставать и даже не помышлять о том; с калмыками дальнейших сношений не иметь, кроме увещаний служить с казаками вместе; скопом и заговором ни на кого не приходить; никого не грабить и не убивать и во всех делах ни на кого ложно не показывать. На здравие государя и всей его царской фамилии не посягать и кроме его величества государя, царя и великого князя Алексея Михайловича и всея России самодержца, другого государя, польского, литовского, немецкого и из других земель царей и королей или принцов иноземных и российских на царство всероссийское никого не призывать и не желать, а ежели услышат или узнают на государя и всю его царскую фамилию скоп или заговор или другой какой умысел, возникший у россиян или у иноземцев, и с такими злоумышленниками, не щадя жизни своей, биться»[333].

Дав такое, хотя и вынужденное клятвенное обещание, с целованием креста, этой, по выражению самих казаков, «страсти Христовой», Донское войско подпало под влияние московского правительства и, как народ прямой, непосредственный и честный и при том искренне религиозный, старалось по мере сил выполнять принятые на себя обязательства. Всякое малейшее нарушение данной клятвы, даже в отдельных случаях, считало великим преступлением, позором для всего войска. Эту черту характера казачества Москва своевременно усчитала и использовала в своих интересах. До внутреннего управления войска и его своеобразного уклада жизни она пока еще не касалась.