Повести л-ских писателей - Константин Рудольфович Зарубин

не-со-из-ме-римо больше политики. Побуждения свободной личности, научно осознающей окружающее, глубже каких бы то ни было форм государственного строя, потому что лишь такая личность и может подвергнуть сложившееся устройство жизни критической проверке. Свободное научное искание есть единственный залог нашего полноценного во-че-ло-ве-ченья. Только оно и способно завершить многотысячелетнюю трагедию, которую мы называем всемирной историей. Покушаясь на науку, друзья Александры Михайловны покушались на будущее целой планеты. Они затягивали подъём человека из праха, из крови, из нищеты, из грязненьких животных отношений. К счастью, полностью остановить этот подъём им было не по зубам. Геологические процессы не прекращаются от сиюминутных политических флуктуаций. Однако подгадить, набросать камней на дорогу, замедлить наступление будущего – это товарищам Александры Михайловны вполне удалось. Вполне!

Договорив, Вернадский подаётся вперёд. Его рука тянется к трубке, лежащей на коробке из-под пиццы.

– Владимир Иванович! – одёргивает его Лизаксанна.

Вернадский послушно валится обратно на спинку кресла, оставив трубку в покое.

– Меня, – подхватывает Алина нить разговора, – не устаёт поражать во всём этом не самомнение даже, не вера советских вождей в свою непогрешимость – как говорится, не они первые, не они последние, – а жмотство какое-то зловредное. Вот именно в вопросах знания, информации. Надо же было столько народу посадить на такую убогую информационную диету! Посадить под замок, закрыть границы, чтоб не дай бог никто… Какая-то в этом есть прямо детская жадность. Типа, щас отберу у всех игрушки и больше не отдам, буду сам играть в другой комнате. Вот вы, Шура… – Алина бросает короткий взгляд на КД, чисто из вежливости, и начинает говорить о ней в третьем лице. – Меня триггерит просто, что Коллонтай, зная кучу языков, объездив полмира… Что эти борцы и борчихи за народное счастье сами жили в открытом мире, пользовались его благами. А народ они посадили в кладовку в полном составе. Это запредельный уровень ада.

– Голод был не только информационный, – напоминает Тайна Лайтинен. – Особенно во время коллективизации.

– Действительно! – горячо подхватывает Лизаксанна. – Меня более всего ужасает именно размах буквального голода. Рукотворного голода!

– «Триг-ге-рит», – смакует Вернадский новую лексику. – Очевидно, от английского слова trigger. Спусковой крючок. Это, получается, метафора, Алина Андреевна?

– Ага, метафора. Это означает, что… Я на самом деле неправильно это слово употребила, его так не надо употреблять, потому что настоящее значение выхолащивается. «Триггерить» – это на самом деле…

– Народ уже сидел в кладовке, – перебивает Алину КД. – Народ не умел читать.

Все головы поворачиваются в её сторону.

– Что вы сказали? – переспрашивает Тайна Лайтинен.

– Она сказала: «Народ не умел читать», – говорит Лизаксанна, как только становится ясно, что КД не намерена повторять свою реплику.

– Александра Михайловна хочет сказать, что большевики научили народ грамоте, – говорит Вернадский, закрыв глаза.

– Это правда? – спрашивает Лизаксанна, глядя на Тайну Лайтинен. – Или лучше справиться в интернете?

Лизаксанна явно считает Тайну самым умным человеком в фан-клубе. Часто обращается к ней за финальным словом по самым разным вопросам.

– М-м-м… Это правда, да… – Тайна задумывается. – Technically…

– С формальной точки зрения, – переводит Алина.

– Да, с формальной точки зрения. Полная грамотность наступила действительно во время советской власти. Когда произошла революция, грамотность была вряд ли больше сорока процентов в России. Наверно, немного меньше. Тридцать пять, около того. Но если экстраполировать… Можно так сказать, да?

– Можно, – подтверждает Алина.

– Если экстраполировать, как грамотность росла в последние десятилетия до революции, то, скорее всего, полная грамотность получилась бы только немного позже. Но это трудно знать точно. Данные не очень надёжные. Наверно, надо посмотреть в интернете. Может, есть новые исследования…

– Как ни удивительно, – язвит Вернадский, не поднимая век, – есть на свете страны, где достижение полной грамотности произошло без Гражданской войны и прочих видов братоубийства.

– Пример тому Финляндия, – говорит Лизаксанна.

– В Финляндии была гражданская война, – напоминаем мы, встрепенувшись. Не потому, что это уточнение кажется нам суперважным, а просто чтобы не молчать слишком долго.

– Когда? – спрашивает Лизаксанна. – Я упустила эту войну почему-то…

Нас немножко подмывает сказать: ты её упустила, потому что с тех пор, как тебя выдернули, прочитала уже кучу книг про судьбы России и только одну статью про Финляндию в «Википедии». Хотя финский паспорт у тебя. И henkilötunnus.

Но мы, конечно, этого не говорим. Это мелочно и незачем. Тем более что инициативу перехватывает Вернадский.

– Не столь уж важно когда, – говорит он. – Важно, что победили в той войне финские белые. Если бы победили здешние большевики, то мы бы не наблюдали социалистического благоденствия, какое теперь имеем счастье наблюдать в этой прекрасной стране. Не парадокс ли, Александра Михайловна?

Мы ёрзаем на табуретке. Нас в школе учили, что в гражданской войне, если по-хорошему, не было победителей. Только жертвы с обеих сторон. Огромные, по финским меркам. Но мы не хотим спорить о судьбах Финляндии.

– После гражданской войны был террор… – тихо говорим мы. Просто чтобы реплика Вернадского не осталась без ответа.

– Что вы сказали? – переспрашивает Лизаксанна. – Дарья?

– В Финляндии, – пытается скорректировать тему Тайна Лайтинен, – была довольно высокая грамотность ещё до русской революции. В Эстонии тоже. Это, если я не ошибаюсь, связано с тем, что лютеранская церковь хотела, чтобы люди могли сами…

– Не менее существенно, – продолжает Вернадский, – что Финляндия героически отразила наше варварское нападение. В сороковые я не видел этого с ясностью. Было смутное понимание, что мы сами с англичанами затолкали финнов в объятия Гитлера. Но была и ожесточённость против них, естественная в военное время. Здесь видно парадоксальное свойство человеческой природы. Меня всегда занимало, что один и тот же человек об одном и том же в одно и то же время может мыслить разное и несводимое в одно. Какая всё-таки жалость, что наши глубокоуважаемые они выдернули Александру Михайловну так рано. А то любопытно было бы её послушать. Какие процессы протекали в душе Коллонтай, когда мы напали на Финляндию? – Вернадский открывает глаза, поворачивает голову, смотрит на КД. – Vous aviez toujours aimé la Finlande, n’est-ce pas[35], Александра Михайловна? Каково было отреза́ть от неё куски? Что вам думалось, когда грузин ваш отправил русских пролетариев убивать финских пролетариев? А вы на вашей посольской службе его выгораживали перед шведами, перед всем миром?

– Владимир Иванович, – привычно одёргивает Вернадского Тайна Лайтинен. – Мы говорили об этом уже. Мы договорились не путать. Она это не делала. Это было через двадцать два года.

Ну всё, here we go. Ещё одна любимая тема. Сейчас подключится Лизаксанна. Сейчас они начнут обсуждать, с какой скоростью личность меняется в разные периоды жизни. Потом будут спорить, что вообще такое личность. Будут гадать,